Динарская бабочка

Через несколько лет мы переехали в другой район: теперь мы жили в современном доме с лифтом, и хотя в новой квартире были низкие потолки, она оказалась намного удобнее — с батареями горячего отопления, которое, правда, никогда не работало, со столовой а-ля бунгало — продолговатой, веретенообразной формы комнатой. Я закончил школу, и если не в восемнадцать, то в двадцать лет мне уже не обязательно было сидеть по вечерам дома. Я гулял под портиками в одиночестве: знакомыми в новом районе еще не обзавелся, а на корсо Азмара после переезда больше не бывал. Однажды я случайно познакомился с молодым скульптором, он объявил, что у меня «интересный» характер и покровительственно пообещал ввести меня в свой круг. Держа слово, на следующую встречу он пришел в котелке и лакированных туфлях, и полчаса спустя нанятая им пролетка высадила нас перед цитаделью, которую годами я видел со своей террасы. Мне казалось, что это сон.

Я был представлен хозяйке дома, какой-то ее родственнице и домоправительнице-немке: все три женщины были толстые, и всем трем скульптор по очереди поцеловал руку; потом появились желтоволосые хозяйкины дети, два сына и дочка, которые, судя по всему, были со скульптором на короткой ноге. Богатство обстановки бросалось в глаза. На стенах висело много картин, написанных мазками в виде полосок и точек, похожих на конфетти, и все называли эту живопись современной. Мне показали сад, откуда открывался неповторимый вид на порт внизу. Потом мы пили чай, его наливали из самовара — сверкающей пыхтящей посудины. Никто не говорил на диалекте, все благовоспитанно изъяснялись по-итальянски, правда, с чудовищным диалектным выговором. Обсудили статью из «Каффаро»[22], поговорили о «Лейле» Фогаццаро[23], после чего седовласый господин спел под аккомпанемент домоправительницы арию Каскара из второго акта оперы Леонакавалло «Заза».

Пробыв там часа два, слишком долго, если учитывать мою тогдашнюю стеснительность, я решился, наконец, откланяться. На прощание меня сухо пригласили заглядывать. Скульптору повезло больше, его оставили обедать. Немного проводить меня благосклонно согласился младший из сыновей, Джачинто, примерно мой ровесник. Мы пошли в сторону корсо Азмара и вскоре оказались под террасой моего детства. Здесь Джачинто с покровительственным видом пожал мне руку, а я не удержался от желания посмотреть вверх, и у меня екнуло сердце: в вышине покачивалась удочка синьоры Лагуцци. Это означало, что бессмертная старуха успела испортить отношения и с новыми соседями снизу. Джачинто и его родственники, равно как и скульптор, не знали моего прошлого, и, решив оставить их в неведеньи, я спросил с каменным лицом:

— Что за чертовщина? Неужто рыбу ловят?

— Похоже, — рассеянно ответил Джачинто. — Я уже несколько раз видел эту удочку, когда проходил здесь раньше. Непонятная история… В этом доме всегда жила всякая шушера…

Удар наотмашь, но я даже бровью не повел. Единственным, кто мог бы меня разоблачить, повстречайся он нам, был мелкий воришка Пиппо Биксио. Но судьба благоволила ко мне: уберегла, как оберегала и после того дня, от опасной встречи. Воистину, для меня начиналась новая жизнь.

ДОМ ПОД ДВУМЯ ПАЛЬМАМИ

Ехать оставалось считанные минуты. В коротком просвете между одним туннелем и другим — секунда, если поезд был дальнего следования, целая вечность, если местный или рабочий, — возникала и исчезала вилла, бледно-желтая, слегка выцветшая пагода, а впереди нее две пальмы, симметричные, но не одинаковые. Они были одной высоты в лето господне 1900, когда их посадили, потом одна поднатужилась и стала расти быстрее, чем другая, и ничего не удалось сделать, чтобы замедлить рост первой и ускорить рост второй. В тот день поезд был рабочий, и вилла, наполовину скрытая более поздними постройками, была видна долго. На западной стороне дома, с верхней ступеньки лестницы, замаскированной живой изгородью из смолосемянника, кто-нибудь (мать или тетя, или двоюродная сестра, или племянница) обычно махал полотенцем, чтобы подъезжающий видел, что его ждут, а больше для того (если из окна поезда махнут в ответ платком), чтобы успеть бросить в кастрюлю картофельные клецки. Через шесть-семь минут появлялся очередной родственник — как водится, усталый и голодный. Пять часов тряски и паровозной гари!

В тот день никто не махал белым лоскутом с вершины лестницы. Федериго ощутил какую-то пустоту и отошел от окна раньше, чем поезд вполз в последний туннель. Он снял чемодан с багажной сетки и приготовился выходить. Паровоз, шипя, начал замедлять ход, темноту сменил свет, и, дернувшись, состав остановился. Федериго вышел и не без труда стащил вниз увесистый чемодан. Станция была маленькая и находилась между двумя туннелями, у подножия крутого скалистого склона, покрытого виноградниками. Те, кто ехали дальше, через секунду вновь окунались во мрак.

— Носильщик нужен? — спросил босой загорелый мужчина, подходя к единственному пассажиру в рубашке с жестким воротничком и в галстуке.