Динарская бабочка

«Giardini dell’Alcazar — de’ mauri Régi delizie — oh quanto…»[39] Четырехкратное до, подобное ударам гонга, затем клубок арабесок и переливов на пути к грандиозному пронзительному фа, перелетавшему статую генерала, и в завершение — умопомрачительное срединное до. Так выходит на сцену Альфонс XII, король Кастилии, так свою битву выиграл сорок лет назад старый маэстро, когда бразильский император Дон Педро, аплодируя ему, едва не отбил ладоши. Увы, я не узнавал свой прежний голос и не мог понять, как относиться к новому. В моем распоряжении был другой инструмент, вот и все. Отзанимавшись полчаса, я уступал место сразу трем ученикам. После меня очкастый бухгалтер из «Ллойд Сабаудо», фельдфебель карабинеров (синьор Каластроне) и коротконогая дама с тонкой талией и пагодой накладных локонов, жена промышленника, который ее не понимал (это она сказала мне сразу), репетировали трио из «Ломбардцев» Верди. Однажды, сидя на площади в двух шагах от прилавка с кефалью и кальмарами, я долго слушал перепевы («Quai voluttà trascorrere…»), изливаемые на недовольных прохожих. Мадам Пуаре несколько раз приглашала меня в гости. Она жила на небольшой вилле с кружевным фасадом и башенками, к которой вел подъемный мост. Мы знали ее под настоящей фамилией — ди Караваджо, Пуаре была фамилия мужа. Она дебютировала в «Сельской чести» Масканьи на сцене города Понтремоли, после чего исчезла из поля зрения. Она не взяла ничем, кроме голоса. От нее я узнал, что старый маэстро, со мной неизменно застегнутый на все пуговицы, считал меня единственным стоящим учеником, подаренным ему судьбой за пятнадцать лет преподавания. Единственным, разумеется, после самой мадам. Неужели они все сговорились и издеваются надо мной? Мне трудно было поверить, что это не так. Я решил осторожно выведать мнение о себе старого маэстро, и он развеял мои сомнения. Я услышал, что ни синьора Пуаре (куда уж ей!), ни инженер из городского трамвайного депо, который воем Амонасро[40] заставлял торговцев рыбой удивленно задирать головы, ни дочь директора психиатрической лечебницы (таинственная Миньон и коварная принцесса Эболи[41]), ни жеманный дрожащий Неморино[42] бухгалтера, ни даже (особенно этот!) бедный синьор Каластроне, в подметки мне не годились. Им всем не хватало того, что он называл «перец под хвост». В «Santa medaglia» Валентина, юного героя с конопляной шевелюрой, в сцене с крестами и сцене смерти[43], если все будет хорошо, меня признают новым Кашманом[44]. После этого разговора я готов был провалиться от стыда. Именно мне, библиотечной крысе, повезло с перцем под хвостом? А что толку, если на мою долю приходились самые пресные партии оперного репертуара?

Возможно, все и было бы хорошо, не вмешайся в дело сам черт: с перцем или без перца, удача, не успев улыбнуться, показала мне хвост. Однажды, вернувшись после недолгого перерыва в занятиях с дачи, я узнал о скоропостижной кончине старого маэстро. Я увидел его лежащим на узком холостяцком одре, среброкудрого, в черном костюме. Он стал совсем маленьким. Комнату украшали дипломы, царские медали, венки из искусственных цветов и рамки с газетными вырезками. Любимые ученики сменяли друг друга возле усопшего, поддерживая форму тихими ми ми ми в маску. После похорон я снова уехал на дачу, а вскоре меня поглотила пармская казарма «Ла Пилотта». Если пение рифмуется с терпением, то для меня оно рифмовалось с терпением старого маэстро. Думаю, он унес с собой в иной мир и ту звучащую мечту, то свое поющее alter ego, которые, почти без моего ведома, но определенно за мой счет открыл и искусно создал во мне — быть может, чтобы вновь обрести свою далекую молодость. Когда много лет спустя я поддался искушению проверить себя, сидя над клавишами, то обнаружил, что глухое ми Великого Инквизитора и контрабасовое ре толстого Осмина вернулись на прежнее место. Но к чему они были мне теперь?

УСПЕХ

Вчера вечером старший клакер, должно быть, заснул на спектакле. (Хорошая, хотя и не самая популярная опера располагала ко сну, затрудняя дозирование одобрительных «браво».) Только этим я могу объяснить, почему арию баса из двух куплетов прервали несвоевременные аплодисменты в конце первого куплета, где не было ни музыкальной концовки, ни соответствующего голосового эффекта, чтобы оправдать неожиданные овации. Что случилось? А то, что старший клакер, проснувшись, подал не вовремя сигнал, только и всего. Ошиканный зрителями певец не сразу смог продолжить арию; но клака успела себя выдать, и когда бас, постепенно понижая голос, дотягивал заключительную ноту, никто уже не принял усталые хлопки, раздавшиеся в подозрительной части театра, за чистую монету.