Династия

Все сказанное имело целью лишний раз поразить воображение Морланда и внушить ему, какую выгодную партию составил его сын, но удовольствие Элеоноры от этого ничуть не уменьшилось. Ей предстояло уехать в сопровождении трех собственных слуг (а это было крайне важно для организации домашнего хозяйства!), ей выделили мебель и ткань на одежду. Это было по-настоящему благородно. Она чувствовала себя намного лучше, чем ожидала. Поехать на неизвестный Север как бедная попрошайка, благодарно принимающая кусок хлеба из рук человека, не годящегося ей в подметки, что могло быть хуже этого?

Пока она благодарно улыбалась своему попечителю, Морланд одобрительно кивал головой. Затем он произнес:

— Все это очень правильно, милорд. Мои слуги, пожалуй, грубоваты, но только такие вояки и требуются в Йоркшире, так что меня они вполне устраивают. Но, конечно, для услужения леди они не подойдут. Нет, нет, они у меня настоящие мужчины. Что касается дома, скрывать не буду, за все эти годы он утратил свою красоту, ему не хватало заботливой женской руки. Ваша горничная может решить, что дом следовало бы приукрасить, но все эти вещи легко исправить. А еще я обещаю подарить своей невестке после свадьбы лошадь.

Теперь Морланд пытался показать лорду Эдмунду, что не нуждается ни в каком приданом; пока они хорохорились друг перед другом, Элеонора только выигрывала, поэтому посчитала нужным одарить милой улыбкой благодарности каждую из сторон.

В конце первой подачи блюд принесли чаши для омовения, а затем пришло время сладкого деликатеса: в зал внесли великолепное произведение кондитерского искусства в виде головы оленя.

— Чудесный экземпляр, — одобрил лорд Эдмунд, — посвящен сезону охоты. Вы много охотитесь в Йоркшире?

— Я нет, — сказал Морланд, — а вот мой парень — большой любитель. Здесь можно поохотиться на редкость удачно, у нас водятся и птицы, и олени, и зайцы, и кабаны. Хороший охотник точно не будет разочарован.

В зал внесли вторую перемену блюд: жареную баранину, селедочный пирог и другие изысканные блюда, а музыка прекратилась, чтобы паж мог услаждать слух пирующих чтением вслух.

Элеонора повернулась к Роберту, понимая, что ей полагается проявить гостеприимство. Она спросила первое, что пришло в голову:

— О чем вы сейчас думаете?

Когда он ответил, она ничего не поняла, потому что Роберт говорил на родном ему йоркширском наречии, а не на южном, которому ее старательно обучали с детства. Элеонора остановила на нем взгляд, чувствуя, как куда-то проваливается ее сердце. Только теперь она поняла, что люди в ее новом доме будут говорить точно так же и она станет чужестранкой на чужой земле, не способной даже объясниться в случае необходимости.

— Я вас не понимаю, — сказала она. — Я не могу разобрать ваш северный говор.

Роберт пробормотал слова извинения и повторился на хорошем английском:

— Я размышлял о том, понравится ли вам Микл Лит?

— Что это, Микл Лит?

— Место, куда мы отправимся. Это дом, его название. Микл Лит — это большие ворота, или Великие Южные ворота Йорка. Наш дом виден оттуда, потому что располагается на Большой южной дороге.

— Это большой дом? — спросила Элеонора, невольно заинтересовавшись.

— Я не знаю, как вам покажется. Это крестьянский дом, который достраивался на протяжении многих лет, так что он выглядит большим. Он старый, — сказал Роберт извиняющимся тоном, — и, конечно, не такой красивый, как этот.

Он подумал об их старом, грязном и голом доме. Как бы он хотел, чтобы его переделали до приезда Элеоноры!

— До свадьбы мы изменим там многое, я обещаю, — добавил он.

Элеонора кивнула без особого энтузиазма. Фермерский дом, какие бы переделки его ни коснулись, останется фермерским домом, неудобным и чересчур простым.

— Вы живете близко от города? — задала она свой следующий вопрос.

— О да, так близко, что пешком ходим в церковь. Кроме того, мы живем у главной дороги, так что все свежие новости получаем в одно время с вами, я полагаю. Мы видим всех, кто проходит мимо — купцов, путешествующих музыкантов и циркачей, целителей и знатных господ…

Он резко оборвал себя. Пытаясь нарисовать все прелести переезда, Роберт забыл в собственной горячности, что Элеонора привыкла не наблюдать знатных господ, а разделять их компанию. Он увидел, как ее губы искривились в презрительной гримасе, и обругал себя в уме, виня за грубость и неуклюжесть.