Динка прощается с детством

В тишине покоя мирно отстукивают ночные часы-ходики. Бьет полночь... Замерло село... Только где-то на дороге, как неотвратимая беда, медленно движутся к околице, то прижимаясь к земле, то пропадая за кустами, черные тени... Из-под низко опущенных капюшонов не видно человеческих лиц; неслышно ступая и распыляясь в темноте, словно плывут по воздуху пять черных призраков... Около дома Матюшкиных они на одно мгновенье сбиваются в кучу и, пригнувшись к земле, разбегаются в разные стороны...

Луна прячется за тучи. Но что это? В черноте ночи под окном Федора Матюшкина неслышно вырастает белый саван покойника, тонкий костлявый палец стучит по стеклу... Три стука... еще... Сонно поднимается с постели хозяин и, отодвинув занавеску, приникает к окну... Белое известковое лицо, провалившиеся, обведенные черным глазницы глядят на него из савана покойника. Страшный глухой голос вещает из мрака могилы:

- Убийца... Убийца... Пробил твой час!

Скалится голый череп на оцепеневшего от ужаса Федора, и тихий, жалобный стон скрипки доносится до его ушей... Вот он растет, он душит и настигает нечистую совесть. Истошный вопль вырывается из груди Федора... И в тот же миг все смолкает... Всполошенные воплем, вскакивают домочадцы.

- Там... Яшка... Яшка... - разрывая на груди рубаху и падая на колени, вопит Федор.

С ужасом приникают к окошку его жена и брат Семен.

По дороге медленно удаляется и словно проваливается во тьме белый саван, жалобно стонет и обрывается под смычком знакомый напев. И только черные тени, словно выпущенные на волю дикие зверьки, бешено мчатся напрямки через поле...

Впереди их. раздувая ноздри, стелется галопом разгоряченный скакун... Пригнувшись к его гриве, седок крепко держит маленькую, согнувшуюся фигурку с прижатой к груди скрипкой...

Все глуше доносятся из села истошные вопли. Словно спохватившись, вслед беглецам гремят запоздалые выстрелы... В окнах всполошенного села зажигаются огоньки. Мертвенно-бледная луна освещает пустую глинистую дорогу...

На опушке леса седок останавливает лошадь, бережно передает подоспевшим беглецам своего спутника и скачет дальше... Около хутора тоненькая, быстрая фигурка прыгает на землю и скрывается в саду... Долго плещется она около родника, стирая с лица расплывающиеся краски. Потом осторожно влезает в окно и бросается на узкую, девичью кровать. Тихо-тихо в доме, но неспокойное сердце бешено колотится... К рассвету на небе редеют тучи, освобожденная луна тускло освещает рассыпавшиеся на подушке косы...

Глава пятьдесят седьмая

ПРОЩАЙ, ДЕТСТВО!

Динка просыпается поздно. В саду слышится голос Марины, она о чем-то разговаривает с Мышкой. Динка бросает на кровать первую попавшуюся раскрытую книгу и, схватив полотенце, мчится к пруду... Там она долго трет мылом лицо, смотрится в круглое зеркальце и, ежась от холодной воды, возвращается с веткой калины.

- Ты вчера долго читала, Дина? - спрашивает ее Марина.

- Да, мамочка, - потягиваясь, говорит Динка; щеки ее лоснятся, точно смазанные маслом, глаза блестят. Она жадно пьет молоко, посыпает сахаром хлеб. Но сердце ее неспокойно.

...Они пройдут прямо через лес на Пущу-Водицу... В лесу их никто не мог догнать... В Пуще-Водице наймут лошадь, так было договорено... Но что, если они не успели уйти и остались ночевать в корчме? И что, если, придя в себя, Матюшкины соберут людей и бросятся к хате Якова... Но хаты ведь уже нет. Жук говорил, что они завалили крышу; так посоветовал солдат, чтоб никто не поселился в хате. Мало ли бродит теперь на дорогах бездомных людей...

Солдат велел подпилить столбы и обрушить крышу. Он сказал, что потолок над подвалом железный и что сверху он утрамбован землей...

Но что-то делается сейчас в селе? И что, если Жук не увел ребят...

Динка осторожно выбирается из-за стола, тихим свистом подзывает Приму.

- Я немножко покатаюсь, мамочка! - говорит она, не глядя на Мышку.

Мышка тоже не смотрит на сестру, она удивляется ее легкомыслию и равнодушию.

"Неужели, зная, как мне тяжело здесь, Динка может спокойно кататься?" горько думает Мышка.

Но Динка не катается. Она стрелой несется в лес, туда, к хате Якова... Тревога ее растет. Воображение рисует страшную картину окруженной в лесу хаты, разъяренных Матюшкиных с топорами, вилами...

Спешившись на опушке, Динка тщательно осматривает дорогу, ищет следы помятой травы; чуткое ухо ее ловит каждый звук... Но нельзя тратить время... Может быть, Матюшкины ехали на лошадях? Но дорога поросла травой, и трава не примята...

- Вперед, Прима, вперед!..

Лесная тишь успокаивает, но тревога не унимается, хотя уже ясно, что здесь не было людей... Но они могут еще прийти... Ушел или не ушел Жук? Ах, если б они были уже в городе или хотя бы на Пуще-Водице... Если ушли, то, конечно, уже в городе...

- Вперед, Прима, вперед!..

Вот наконец и развилка. Здесь особенно видна наступающая осень: на деревьях пожелтели листья, покраснели ягоды рябины.