Динка прощается с детством

- Пожалуйте-с.

Мать благосклонно треплет его по щеке,

- Ну иди! И не вздумай греметь посудой, папаша спят!

...Однажды, приехав не вовремя, Динка присела на скамейку в палисаднике. Почта была еще закрыта, но за стеклянными половинками дверей раздавался могучий контральто госпожи Жиронкипой:

- Ты зарабатываешь себе только на кусок черного хлеба, тебя кормит отчим. Понятно тебе это или нет?

Динка не слышала слабого возражения юноши, но вслед за ним раздалась звонкая пощечина и бушующий голос.

- Ты ножки должен целовать отчиму! Он взял тебя паршивым щенком, кормил, поил, выучил и пристроил к месту! Вон отсюда, негодная тварь! И не смей появляться в комнатах, пока не попросишь прощения у меня и у отчима!..

Динка, замерев от ужаса, прижалась к спинке скамьи. Когда почта открылась, она увидела Мишу за конторкой, очень бледного, с красным пятном на щеке. Он привычно вскочил, улыбнулся испуганной, жалкой улыбкой забитого ребенка. Динка, не зная, что сказать и чем его утешить, наклонилась к конторке:

- Вам кланяется моя сестра.

- Ваша сестра? Мне? - Родниковые глаза засияли, наполнились слезами. Ваша сестра - ангел...

- Вы очень любите ее? - с глубокой грустью и теплым участием спросила Динка.

Он вздрогнул, испугался.

- Как можно-с? Кто я такой, чтоб ее любить? Какое право я имею...

- Вы человек... У каждого человека есть право любить, - серьезно сказала Динка.

- Я не человек, я слуга. - Он немного помедлил и, бросив взгляд на царский портрет, громко добавил: - Я слуга царя и отечества.

- Вы слуга своей матери. Это она вдолбила вам в голову... - резко начала Динка.

Но Миша вскочил и, указывая на дверь, быстро зашептал:

- Тише, ради бога, тише... Если она услышит, мне конец!

- Чепуха! Чем скорей они вас выгонят, тем лучше, - шепотом сказала Динка. - Без них вы станете человеком!

- Нет, я никогда не стану человеком. Я не расплачусь с ними всю мою жизнь, они кормили меня с двух лет.

- Послушайте, Жиронкин! - строго сказала Динка. - Вы не маленький мальчик...

- Да, конечно! Мне уже двадцать, а я едва зарабатываю себе на кусок черного хлеба, я нищий, - с отчаянием прошептал Жиронкин. - Я должен быть благодарен по гроб жизни отчиму за то, что он устроил меня на это место.

- Значит, вы что-то зарабатываете?

- Очень мало. Отчим получает за меня; я не знаю сколько. Он начальник почты, он может в любой момент выгнать меня, и тогда я останусь на улице, - с горечью сказал юноша.

- Улица - это еще не самое страшное. Самое страшное - это ваша мамаша и отчим, - твердо сказала Динка.

- Ради бога... - снова взмолился Миша, оглядываясь на дверь.

- Черт с ними! - махнула рукой Динка. - Наберитесь храбрости и уходите отсюда! Я найду вам крышу над головой и работу. Мы с сестрой...

- О нет, нет... Не говорите ей обо мне. Я жалкий человек, но я никогда не приму милостыни из ее рук...

Этот разговор произошел еще прошлым летом. С тех пор, приезжая на почту, Динка часто говорила с Мишей о его матери, о его жизни с отчимом.

- Наберитесь храбрости, - твердила она, - и порвите с ними сразу. Идите к людям, на завод, на фабрику! У меня есть друг в "Арсенале". Там совсем другая жизнь! Идите к нам, ко мне, прямо ко мне! Вот вам моя рука. Я даю вам слово, что буду все время рядом, пока вы не устроитесь! - горячо убеждала она.

Миша был тронут до слез, но ни на что не решался.

- Как я приду к вам? Нахлебником к вашей маме, к вашей сестре, в чужую семью...

Сегодня Миша Жиронкин встретил Динку с радостным лицом.

- Я скоро уйду отсюда, - таинственно шепнул он. - Я нашел выход. Но пока это очень скрываю.

Динка безнадежно махнула рукой. Весной, перед самым переездом на хутор, она встретила Жиронкина около их дома.

- Вы уже переезжаете? - спросил он. - Я видел вашего Ефима.

В голосе его не было ни обычного оживления, ни радости. Динка предложила ему зайти к ним, но он куда-то спешил и отказался. И теперь, услышав, что Жиронкин уезжает на фронт, она очень удивилась.

- И вы будете жить в казарме? Уйдете отсюда?

- Да, да! Я ухожу совсем, навсегда. - Он наклонился к ней и, прикрывая рукой губы, зашептал: - Я попросился на передовую. Я останусь навсегда военным, или меня убьют.

Динка вздохнула:

- Ну что ж, это все же лучше, чем оставаться здесь.

- Конечно, конечно... Я только хотел попросить вас об одном одолжении. На днях я уеду. Не можете ли вы взять у вашей сестры какую-нибудь самую маленькую вещь мне на память. Я хотел бы иметь ее платочек или ленточку.

Динка улыбнулась.

- Конечно, могу, Миша. Да она сама с радостью даст вам что-нибудь. Ведь вы же придете к нам попрощаться?

- Да. Если позволите. Я приду перед самой отправкой, - сказал осчастливленный юноша и, порывшись в пачке писем, вытащил серый треугольничек. - А вот и письмо... Анжелике Александровне!

- Кому? - не поняла Динка.

- Вашей сестре, Анжелике Александровне!

"Ах да. Это от Васи!" - чуть не вскрикнула Динка и, схватив письмо, радостно закивала головой.

- Ну так приходите же, Миша! До свидания! - крикнула она уже в дверях.

Глава одиннадцатая

ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПАН

Динка спешит, ей хочется порадовать Мышку письмом от Васи.