Динка прощается с детством

— Не убирай, мне все время пить хочется, — сказала она Лене и, вздохнув, снова начала свой рассказ. — Папа ведь шел в летнем пальтишке, а тут как раз поднялась метель. Ну, жандармские офицеры, видно, сами подмерзли; остановили колонну в одном селе, завели арестованных в постоялую избу, а там теснота, давка, гремят кандалы. Посредине пылает русская печь. И все лезут к огню. Папа рассказывал мне так: «Я сижу, дышать нечем, от мокрой одежды поднимается пар, махра душит… и в глазах сизый туман. Товарищи намочили какую-то тряпку, а голова горит. В дверь набились крестьяне, ругаются с конвойными… И в это время подъехал в своем возке какой-то старожил этих мест, крестьяне встретили его очень почтительно и называли «дохтур»… Явился этот «дохтур» весь в снегу — метель разыгралась такая, что в двух шагах ничего не видно». Все это папе потом рассказали, он говорит, что тогда видел все как во сне. Этот самый «дохтур» показался ему какой-то снежной лавиной, которая с паром и грохотом ввалилась в дверь. Ну, товарищи, видно, сказали ему, а может, он сам увидел весь этот кошмар, только папа слышал, как этот самый «дохтур» кричал на конвойных:

«Мерзавцы! Куда же вы тащите больного человека! Как вы смеете в такую погоду людей, как скотину, гнать! Прогонные денежки в карман кладете! Я буду губернатору жаловаться! Я вам покажу, как позорить Россию! Снять со всех кандалы немедленно!»

Одним словом, дальнейший путь папа ехал уже в санях и в чьем-то тулупе. Товарищи говорили, что этот самый «дохтур» достал у кого-то из крестьян тулуп, валенки, шапку и велел жандармам сдать папу в тюремную больницу. Вот так в первый раз заболел папа и провалялся в тюремной больнице целый месяц. А мы об этом ничего не знали… — тихо закончила Марина.

— Бедный папа… Он такой терпеливый, никогда ни на что не жаловался, вздохнула Мышка.

— Он и теперь не жаловался, хотя здоровье его очень подорвано. Сейчас мне удалось устроить его при самарской тюрьме в больницу. А там свои люди, товарищи носят обед, часто навещают рабочие. Он как-то окреп, немножко поправился. Не знаю, сколько удастся держать его в этой больнице, но будут держать как можно дольше. Папа просил всех вас крепко поцеловать. Я ему рассказывала про Леню, что он уже совсем взрослый и пользуется доверием партийных товарищей… — Марина с улыбкой посмотрела на сияющего от удовольствия Леню и неожиданно сказала: — Леня! Папа настолько сроднился с мыслью, что ты его сын, что просит тебя узаконить, он так и сказал узаконить, и носить его фамилию: Леонид Арсеньев!

— Леонид Арсеньев! Леонид Арсеньев! Как красиво, правда, мама? — захлопала в ладоши Динка.

— А главное, у нас будет одинаковая фамилия! — с гордостью сказала Мышка.

Но Леня, бледный и растерянный, стоял молча. И все с удивлением смотрели на него.

— Ты знаешь, что это невозможно, мама! — наконец сказал он.

Марина, словно вспомнив о чем-то, улыбнулась.

— Мы не требуем от тебя ответа сейчас, — мягко сказала она.

— Как? — обиженно протянула Мышка. — Разве об этом еще надо думать?

Динка, морща лоб, напряженно вглядывалась в лица матери и Лени.

— Я могу ответить сейчас, мама! И тебе, и папе, и Мышке! — Леня поймал руку Динки. — Встань, Макака! Я могу говорить об этом только стоя!

Динка поняла и, вспыхнув, встала с ним рядом.

— Мама! Мы любим друг друга! — торжественно сказал Леня. Серые глаза его на бледном, но счастливом лице выражали такую радость, как будто сообщение, которое он только что сделал, являлось величайшим открытием для него самого.

— Господи ты боже мой… — сказала Марина. — Мне кажется, я это давно знаю…

— Конечно. Это ни для кого не тайна, — подтвердила озадаченная Мышка.

— Нет, тайна! Тайна! — неожиданно рассердилась Динка. — И мы вам первым об этом сказали! А больше никто не знает!

Мышка вдруг залилась своим серебристым смехом.

— Ой, не могу! — стонала она. — Да нет ни одной собаки и ни одного человека, который бы не знал!

— Собаки, может, и знают… — пожала плечами Динка, но Леня перебил ее.

— Так вот, мама! — весело сказал он. — Пусть знают все собаки и все люди, что отныне мы жених и невеста, а так как Арсеньев не может жениться на Арсеньевой, то я вынужден отказаться от большой чести для меня носить папину фамилию. Думаю, что он поймет и простит своего сына за этот отказ! Я сам напишу ему!

— Ну, Леня, тут уж я ничего не могу сказать, — улыбнулась Марина. — Может, это немножко и рано, особенно для Динки, но ничего лучшего для вас обоих я не желаю!

— Конечно, это самое лучшее, но все-таки какая Динка невеста! Надеюсь, вы не завтра побежите венчаться? — улыбнулась и Мышка.

— Нам все равно, — беспечно сказала Динка. — Но мне не нравится, что все вышло так обыкновенно. Лень! Становись перед мамой на колени! И я тоже. Вот так! Господи! Хоть бы какая-нибудь завалящая иконочка! Ничего в этом доме нет!

Динка бухнулась на колени рядом с Леней и, взяв его за руку, нараспев сказала:

— Поблагословить нас, мамо, на счастливую жизню до самой смерти и далее того!

Марина, смеясь, обняла обоих, она была очень растрогана.

— Благословляю вас за себя и за папу!