Динка прощается с детством

Обед показался Динке особенно вкусным. За столом все время чувствовалось присутствие матери. Никто не ломал хлеб, не вырезал себе румяную корочку, тарелки не летели из конца в конец, было уютно, чисто и тихо. От усталости и множества впечатлений у Марины слипались глаза.

— Маме нужно отдохнуть с дороги, — сказала Мышка.

— Сейчас все приляжем и отдохнем, — согласилась Марина.

После обеда Динка забралась к маме на кровать.

— Ну, так что же с Хохолком? — тихо спросила Марина. — Сказала ты ему вашу новость? Может быть, напрасно?

— Нет, мама, если бы я не сказала, он бы еще больше страдал. Я не хотела унижать его страданием.

— Разве страдание унижает? Конечно, ему нелегко лишиться своей подружки, но он еще мальчик. А вообще мне кажется, ты слишком поторопилась, Диночка.

— Так было надо, мама… Когда человек страдает, все его жалеют, а жалость унижает, она всегда унижает. Я не хотела этого, мама. Пусть лучше он уйдет. Когда у человека большое горе, он должен быть один…

— Не знаю, мне кажется, что в горе необходимы друзья, — сказала Марина.

— Нет-нет… Жалость унижает… Хохолок один, но он знает, что я с ним. Он знает, что каждую минуту я думаю о нем… Не будем больше говорить об этом, мама.

Марина крепко обняла дочку. Она не могла еще решить, правильно или неправильно поступила Динка.

«Не всякий может так рубить с плеча…» — подумала она, закрывая глаза.

Глава сорок восьмая КУЛАКИ ЗЛОБСТВУЮТ

Ефим пришел только поздно вечером.

— Где это вы пропадаете, Ефим? — спросила, поздоровавшись, Марина.

— Да пришлось на село сходить. Просят люди, ничего не поделаешь, скручивая цигарку, сказал Ефим.

— А что же там такое? — заинтересовалась Марина.

Ефим помял в пальцах тугую цигарку.

— Да злобятся кулаки, нет от них спокоя. И всё из-за этих панских коров. Вчера забежал ко мне Дмитро. «Идите, дядько Ефим, солдата выручать». А тут у них такое дело получилось. Выгнала Ульянка корову пастись за околицу. Ну, пасет вдоль дороги, а Матюшкин Федор послал батрака Прошку. «Займи, говорит, Ульянкину корову, она в мой огород лазила». Ну, Прошка за корову, а Ульянка подняла крик. Сбежались бабы. И солдат тут, Ничипор Иванович, как раз у Горпины дижку чинил. Схватил он свои костыли и пошкандыбал на этот крик. А Матюшкин уже ворота открыл, чтоб Ульянкину корову, значит, в свой двор завести. Ну, Прошка ведет, а бабы отымают. Вмешался тут и солдат, отогнал Прошку костылем. Бабы за корову да бежать, а Матюшкин — на солдата. Ну конечно, человек безногий, а тут на помощь Федору и брат Семен прибежал. Втащили они этого солдата к себе во двор и давай его костить: ты, говорят, такой-сякой, дезертир, у нас, говорят, свидетели есть, как ты новобранцев против войны подучал, ты, говорят, против царя и отечества агитацию ведешь, мы на тебя в полицию донесем… Ну и пошло слово за слово. Солдат, конечно, не сробел да на них: «Ваше, говорит, поганое племя напрочь истреблять нужно!» Да батрака Прошку начал стыдить. Ну, заперли они его в сарай, а бабы — ко мне. И Дмитро прибежал. Ничипор-то у Дмитра в хате живет, и дружатся они очень. Ну, пришлось собрать кой-кого из мужиков; бабы тоже набегли. А Матюшкины заперли ворота, и конец! «Мы, говорят, вашего солдата зараз в полицию предоставим». А Семен уже и лошадь запряг. Ну ладно. Отошли мы с мужиками и бабам велели разойтись. А как только посадили они солдата на бричку да открыли ворота, мы во двор. Обкружили тую бричку, отбили солдата. А Матюшкины мимо нас да в полицию! Вот и думай, куда теперь солдата девать. К Дмитро нельзя, потому Матюшкины знают, где солдат квартирует. В селе тоже оставить нельзя. Ну, взял я его пока в свою хату, но у меня тоже небезопасно. И так бросить нельзя… Ведь полиция заберег, Матюшкины сунут кому надо гроши, вот и пропал солдат, загонят в тюрьму, да еще изобьют калеку…

Ефим глубоко затянулся и покачал головой.

— У меня Марьяна голосит: ты, говорит, из-за чужих людей и сам пропадешь. А мне совесть не дозволяет бросить человека в беде. Вот и думай, как быть…

— Думать-то нечего, — сказала Марина. — Давайте его к нам, а потом сообразим что-нибудь. Ведите сейчас, Ефим, вечером никто не увидит. Мы его накормим — и на чердак спать. К нам полиция не придет!

— Конечно, Ефим, пусть он перебудет у нас! — сказал и Леня. — На чердаке сено, мы ему туда отнесем одеяло и подушку, только чтоб курил осторожно.

— Ну, это он знает! Это, конечно, хорошо бы, а то у меня небезопасно, заторопился Ефим.

— Ведите, ведите! — еще раз повторила Марина.

Ефим ушел.

— Завтра мы с Леней уедем в город, а этот солдат пусть сидит на чердаке, чтоб его никто не видел. Там светло, дверь открыта. Динка отнесет ему утром еду, — озабоченно сказала Марина.

— Ох, мама! Скоро уже осень, мы все уедем, а как Ефим останется? Его Павлуха так ненавидит, Марьяна не зря беспокоится, — сказала Мышка.

— У Ефима ружье есть, и потом пан пригрозил Павлухе… — начала Динка.

— Ну, пан пригрозил да уехал! — отозвался Леня.