Динка прощается с детством

Сыщик, теряя терпенье, захлопнул папку.

— Мы еще поговорим с вами, Бессмертный, без свидетелей! — пригрозил он.

— Это можно, — затягиваясь дымом, согласился Ефим.

На террасе прошлепали босые ноги, и Марьяна в подоткнутой юбке с кринкой молока в руках остановилась на пороге.

— Здравствуйте, — смущенно поздоровалась она, ставя на стол кринку с молоком. — А я бачу, гость приехал, ну, думаю, треба гостям молочка тепленького отнести!..

— Кто такая? — отрывисто спросил сыщик. — Откуда молоко? Где живешь?

— Да не лякайтесь вы, то моя жинка, зовут Марьяной, а хвамилия у нас с нею, известно, одинаковая! — усмехнулся Ефим.

— Ну что ж! Это очень хорошо. А скажи-ка, Марьяна, давно в твоей хате проживает солдат Ничипор? — прищурившись, спросил сыщик.

— Как это проживает? — поднял брови Ефим.

— Я спрашиваю не вас, а вашу жинку. Отвечайте, Марьяна! — прикрикнул сыщик.

Марьяна в замешательстве глядела на мужа.

— Это за якого ж солдата речь, Ефим? — нерешительно спросила она.

— А вот за того, что пропал. Ну конечно, они как полиция разыскивают человека, ну, значит, и спрашивают, не бачил ли его кто.

— Я спрашиваю: сколько времени этот солдат жил в вашей хате и где он сейчас?

Марьяна махнула рукой.

— Я за это дело ничего не знаю. В нашей хате он не был, и зараз его немае!

— Петров! — крикнул сыщик. — Останьтесь здесь! А ну-ка, Ефим, пройдем в вашу хату! Нет-нет, Марьяна нам не нужна, пусть посидит здесь!

— Ну, а я ж не хозяйка, может, вы захочете того солдата в курятнике искать, потому как там гнезда, где куры несутся, и опять же квочки с цыплятами. Нет уж, нехай и жинка идет! Вона сама свое хозяйство знает!

— Ну хорошо, хорошо! Пусть идет! Может, вдвоем вы будете сговорчивей!

— А конечно, что сговорчивей! Ведь так и в евангелии говорится, что муж и жена — одна сатана! — бубнил Ефим.

— В евангелии этого нет. И вы будьте поосторожней, Ефим Бессмертный: за решетку попасть мужику легко, а выбраться оттуда трудно, — запугивал сыщик, идя по аллее рядом с Ефимом и Марьяной.

Обыск продолжался часа три. Сыщик и Петров перерыли на хуторе все вещи, перелистали все книги. Сыщик придрался к старенькому глобусу, на котором всю обширную площадь, занимаемую Россией, Динка обвела красным карандашом.

— Зачем вы это сделали? — спросил сыщик.

— Из патриотических чувств, — ответила Динка.

Пришлось уехать ни с чем.

Проводив неожиданных «гостей», Арсеньевы молча сидели за столом в разгромленной комнате, среди сваленных на пол вещей и книг. Оживленная тем, что все кончилось благополучно, Марьяна, разливая по чашкам молоко, без умолку рассказывала, как сыщик лазил в ее скрыню и на сеновал искать солдата.

— А Ефим ще подначивал его: ищите, каже, ищите, бо пропал человек, як сгинул! Ой, смех!..

Но смеха не было, Арсеньевы сидели перед налитыми доверху чашками, не прикасаясь к еде. Ефим понимал их тяжелое состояние.

— А ну приберись маленько, Марьяна, — шепнул он жене и начал рассказывать, как боялся везти в лес солдата и приезжего железнодорожника и какие чудеса увидел он в старой корчме. Рассказывая, он то и дело повторял: — Достойные хлопцы, нема чего сказать! А этот черный — так что-то особенное! Я спрашиваю: «Как же зовут, тебя, хлопче? То ты прозываешься Цыган, то Жук, га?» А он так усмехнулся, да и каже: «Я — Жук, я теперь Жук!»

На этих словах Динка подняла голову и улыбнулась, а Марина недовольно сказала:

— Надо узнать его настоящее имя, зачем давать человеку какие-то клички!

Мышка молчала. Худенькое личико ее заострилось, с губ не сходило брезгливое выражение. Неожиданно во время рассказа Ефима она уронила голову на стол и разрыдалась.

— Я не могу тут жить, мама! Они опоганили наш хутор! Все, все здесь опоганили! Уедем в город, мама! — по-детски всхлипывая, повторяла она.

— Хорошо, Мышка! Мы уедем, уедем, успокойся! Надо только подумать, как переправить в город приезжего товарища и солдата, — утешала ее мать.

— А чего там думать! У них место хорошее, пускай день-два посидят, а там я их через Пущу-Водицу отвезу в город! Вот и все дела! А плакать, Анджилка, из-за кажного поганого человека тоже нельзя, голубка моя! Мало ли их на свете? А ты так понимай: поганых двое, а хороших втрое! Вот тебе и вся арифметика! — уговаривал Ефим, как всегда путая имя Мышки и называя ее то Анджилкой, то Анжелинкой.

Прощаясь, он строго посмотрел на свою Марьяну и поднял вверх корявый палец:

— А ты, жинка моя Марьяна, помни: где что увидела, услышала у нас в доме або я говорил — молчи! Завсегда и везде молчи, як в рот воды набрала! И что я про корчму рассказывал, и какой красавчик Иоська, и кто в лесу на скрипке играет — молчи!

— Та чи я сумасшедшая? — всплеснула руками Марьяна. — Або я лютый ворог самой себе?

— Ну вот и молчи. Пойдем, надо людям отдых дать.

Когда они ушли, Марина открыла все окна. Освеженная дождем зелень грелась на ярком утреннем солнце, издавая свежий запах влажной травы и листьев. Земля отдыхала, жадно впитывая обильно пролившиеся капли дождя.