Динка прощается с детством

Оставив на полу целую кучу белья и платьев, она сунула под мышку сборчатую зеленую юбку, герсет, вышитую рубашку и выскочила на террасу. Растрепанные косы расплелись и длинными прядями спускались ниже пояса, из-под руки торчал бархатный герсет вместе с зеленой юбкой, а рукав вышитой рубашки волочился по полу.

— Суббота, суббота… Федорку замуж… Жених… последние косы мать вырвет! Мне надо скорей бежать к Федорке! — бессвязно бормотала Динка, шаря глазами по углам террасы. Заметив у перил кривой дручок, она со вздохом облегчения схватила его и, не оглядываясь на остолбеневших от неожиданности Леню и Мышку, бросилась бежать к экономии.

— Что случилось? — с тревогой глядя ей вслед, спросил Леня.

Но Мышка и сама ничего не понимала.

— Такого с ней еще не было… — испуганно сказала она.

— Не понимаю. Похватала какие-то вещи, набормотала всякой ерунды про какого-то жениха, про Федорку… — беспокойно сдвигая брови, сказал Леня. Что она задумала?

— А! — догадалась вдруг Мышка и с облегчением перевела дыхание — Это, наверно, свадьба у Федорки. Неужели все-таки свадьба?

— Постой! Какая свадьба? Она же сорвалась в чем была да еще поволокла за собой какие-то вещи и палку схватила! Нет, тут вовсе не пахнет свадьбой! Да и кого с кем венчать? — разводя руками, спросил Леня.

— Да Федорку мать выдает замуж! За какого-то вдовца-мельника! Ну конечно, Динка побежала на свадьбу! Но знаешь, это прямо ужасно: Федорка же совсем девочка и потом она, кажется, любит Дмитро… А эта сумасшедшая Татьяна отдает ее за старика! — с глубокой жалостью сказала Мышка.

— Ничего не понимаю! Да сколько же лет этой Федорке? Она ведь такая же, как наша Динка! — озадаченно пожимая плечами, сказал Леня.

— Ну что ж! Конечно, рано замуж, но в деревне с этим не считаются. А Федорке уже шестнадцатый год, Динка только на три месяца моложе ее. Ах боже мой, бедная Федорка! Неужели все-таки сегодня свадьба? — искренне огорчалась Мышка.

— Ну, знаешь, свадьба не свадьба, а какая-то чертовщина там происходит! Макака тоже зря не бросится как сумасшедшая. Я сейчас пойду туда, посмотрю сам, в чем дело! — решительно сказал Леня и, отряхнув на крыльце припылившиеся в дороге брюки, зашагал по аллее.

Глава двадцать первая «ОН НЭ ХОДЫ, ГРЫЦЮ, ТАЙ НА ВЕЧОРНЫЦИ…»

По совету подруги Федорка весь тыждэнь[1] упорно молчала на все попреки и уговоры матери, зато и косы ее были целы, а к концу недели мать и вовсе подобрела и в субботу, обряжая дочку к приему жениха, ласково сказала:

— Вот так-то лучше, доню… Будешь сама себе хозяйка, над всем добром господыня. А что старой да рябой, так с лица воды не пить…

Федорка послушно дала вплести в косы новые ленты, надела веночек… Но когда мать, гремя подойником, ушла доить панских коров, Федорка в отчаянии заломила руки.

«Где ж Динка? Динка! Что ж ты не идешь, подруга моя… Ведь последние часы наступают, последние часы девичьей свободы, вот-вот затарахтит коло хаты телега жениха и возверяется маты. Не зря, ой, не зря своими руками обрядила она дочку… А Динки нет как нет, уж давно перевалило за полдень солнце…»

Побежала б Федорка сама за Динкой, да не смеет отлучиться из избы. Не знает и Дмитро, что творится с его дивчиной.

«Ой, не знае, не чуе Дмитро, что жизня моя решается… Не идет, забула за свою подругу Динка…»

Плачет, припадает к оконцу Федорка. Но и Динка летит как встрепанная птица. Вот уже на крыльце метнулась куча цветного тряпья.

— Федорка!..

— Ой, боже мий! Де ж ты была до сих пор? Он же зараз подъедет!

Брошены на пол герсет и вышитая рубашка, Динка молча сдирает с себя платье и бросает его на печку.

— Где матка? — спрашивает она, не отвечая на упреки подруги.

— У коровник пишлы… — всхлипывает Федорка, глядя широко раскрытыми глазами на сброшенные сандалии и свесившееся с печки Динкино платье. — Ой, божечка! Та чого ж ты раздягаешься? — с ужасом спрашивает она.

Но Динка только сопит, застегивая наспех сборчатую юбку и засовывая под нее вышитую рубашку.

— Подай платок… Хустку подай, темную, маткину, — командует Динка и, не дождавшись, сама хватает с гвоздя старый Татьянин платок, туго повязывает им голову, прячет под него косы и, стянув концы, завязывает их узлом на затылке.

— Та на що ж такэ страхолюдство? Повязалась, як стара баба, — разводя руками, всхлипывает Федорка.

Но Динка уже деловито оглядывает себя в огрызок зеркала и, удовлетворившись беглым осмотром, поднимает с пола кривой дручок, захваченный на хуторе.

— Вот, — быстро говорит она, — будешь махать этим дручком. Поняла? Как я на крыльцо, так и ты за мной! И ничего не делай, только маши дручком. Поняла?

— Эге… А як то махать? — испуганно спрашивает Федорка.

— Ну, як собаку отгоняешь! Маши и маши посильнее! — не надеясь на нее, морщится Динка.

Федорка неуверенно берет в руки дручок, а подруга уже гремит за печкой ухватом и, выбрав половчее кочергу, ставит ее около двери.

— Та что ж это будэ? — окончательно робеет Федорка и, вдруг охнув, бросается к окну. — Едет… Спаси меня, матерь божья, едет… — побледнев, оборачивается она к Динке.