Именно из печального любопытства к размерам потерь, которые мы переживали как цивилизация, как вид, я решил провести там неделю весной 2017 года. В этом стремлении я не был одинок. Нас было шестнадцать человек, бежавших в эту пустыню, – совершенно незнакомых людей, которые собрались вместе, чтобы обсудить самые насущные вопросы современности и создать племя. В то время я находился в громоздком панцире цинизма, который отрастил в течение взрослой жизни, и это была не из тех откровенно романтических затей, в которую я позволил бы себя втянуть. Какая-то часть меня считала подобные мероприятия эгоистичным и даже легкомысленным самоублажением. Однако более глубокое чувство во мне говорило, что ничто не может быть важнее – в конце времен, если это было так, – чем непоколебимая сопричастность реальности того, что мы как вид можем быть окончательно и бесповоротно похерены.
Я узнал об этом ретрите на веб-сайте организации под названием «Проект Темной горы» (Dark Mountain Project), которая организовала его в сотрудничестве с другой группой под названием «Путь природы» (
Основатели группы вместе с ее разномастной когортой участников и партнеров придерживались мнения, что западная цивилизация обречена на крах, что огромное здание взаимосвязанных цепочек поставок, технологических инфраструктур и политических систем было более хрупким, нежели мы позволяли себе признать. «Рисунок обычной жизни, в которой изо дня в день так много остается неизменным, маскирует ветхость ее ткани» – так выразились они в манифесте, который ознаменовал создание группы в 2009 году. Манифест написали в то время, когда проявились самые разрушительные последствия глобального финансового кризиса. В этом тексте прослеживалось мрачное и вполне ощутимое ликование его авторов по поводу уязвимости систем, лежащих в основе нашей цивилизации. «Грядет крах, – писали они. – Мы живем в эпоху, когда привычные ограничения отбрасываются, а привычные устои рушатся на наших глазах. После четверти века самодовольства, когда нас призывали верить в пузыри, которые никогда не лопнут, в цены, которые никогда не упадут, в конец истории, в триумфализм[80]
викторианских сумерек Конрада[81] в новой грубой упаковке, Немезида восстала вновь».Суть манифеста была в том, что основополагающий миф нашей цивилизации о прогрессе и понимание будущего как линии на графике, которая будет постоянно подниматься вправо вверх, в наше время были фатально подорваны.
И этот миф, утверждали авторы манифеста, зиждился на более глубинном мифе: о природе человека, древней идее о том, что мы как вид принципиально отличны от мира, из которого мы вышли. Изменение климата стало самым пагубным последствием веры в этот миф, а также механизмом его разрушения. Именно изменение климата поставило нас лицом к лицу с нестабильностью цивилизации, которую мы построили. Оно показало нам, что «потребность машины в постоянном росте потребует от нас уничтожить себя во имя ее».
Манифест был, по сути, апокалиптическим текстом, откровением о том, что непременно должно произойти, своеобразным приветствием этого момента. Согласно документу мы не могли договориться о способах избежать этого краха – путем политического консенсуса или технологических новшеств, путем стремления к более экологически безопасной форме потребления, – и все не могло закончиться хорошо.
Как вид, утверждалось в манифесте, мы находимся в коллективном отрицании нашего образа жизни и долгосрочных перспектив на выживание; даже когда сталкиваемся с масштабным кризисом, мы говорим себе, что это просто-напросто кризис – сложная, но разрешимая ситуация, а не близящийся катаклизм.