Диоген

Однако водораздел между Сократом и киниками пролегает вот где: если первый учил не делать культа из пресловутых жизненных благ, не придавать им чрезмерного значения, то вторые их (давая им общее обозначение «наслаждения») активно отторгали. Справедливо замечает один из современных исследователей кинизма: «Сократ относился к любым жизненным благам как к низшим ценностям, но именно — ценностям; для киников жизненные блага были злом (курсив наш. — И. С.)»^{67}.

Уж Сократ-то их злом, конечно, не назвал бы. Его философия отнюдь не предполагала отказа от тех или иных «приятностей» просто ради отказа как такового. Он, например, никогда не отвергал приглашений на пиры в дома богатых афинян, где, само собой, подавались и изысканные блюда, и лучшие вина. Действие знаменитейшего диалога Платона, который так и называется «Пир» (в нем Сократ произносит глубокую и возвышенную речь о любви), развертывается как раз на таком вот застолье, устроенном для друзей драматургом Агафоном по случаю его победы в театральном состязании. А о Диогене сказано вот что: «Когда его позвали на пир, он отказался, заявив, что недавно он пошел на пир, но не видел за это никакой благодарности» (Диоген Лаэртский. VI. 34).

Итак, любому удовольствию — самый решительный бой! Это один из главных лозунгов кинизма. Выше уже цитировалось изречение Антисфена: «Я предпочел бы безумие наслаждению». А вот еще одно его высказывание в аналогичном духе: «Кто-то восхвалял роскошную жизнь. «Такую бы жизнь детям врагов наших!» — воскликнул Антисфен» (Диоген Лаэртский. VI. 8).

Есть у Диона Хрисостома речь, в которой Диоген приходит на Истмийские игры (они проводились неподалеку от Коринфа и были наряду с Олимпийскими в числе самых популярных у греков спортивных состязаний) и вдруг заявляет, что он и сам — атлет, борец. Собеседники несколько удивлены и иронически спрашивают его, с какими это соперниками он борется.

«Диоген, бросив, как обычно, взгляд исподлобья, ответил:

— С самыми страшными и непобедимыми, с теми, кому ни один эллин не смеет взглянуть в глаза…

— Кто же они?

— Труды, — сказал Диоген, — тяжкие труды, непреодолимые для обжор и безрассудных людей, которые весь день пируют, а ночью храпят; эти труды под силу одолеть только людям сухощавым, худым, с животами, подтянутыми, как у ос… Человек благородный считает труды самым мощными своими противниками, и с ними он добровольно сражается и ночью, и днем; и делает он это не для того, чтобы ухватить, уподобясь козлам, немного зеленого сельдерея, ветку маслины или сосны[26], а чтобы завоевать себе благоденствие и доблесть, и притом на всю жизнь… Такой человек не боится никого из своих противников, не просит, чтобы ему позволили состязаться не с тем, а с другим противником, нет — он вызывает на бой всех подряд, сражается с голодом, терпит холод и жажду, сохраняет силу духа, даже если приходится переносить побои, не малодушествует, если его тело терзают или жгут. Бедность, изгнание, бесславие и другие подобные бедствия ему не страшны, их он считает пустяками» (Дион Хрисостом. Речи. VIII. 12–16).

Поскольку философы, исповедовавшие кинизм, очень любили рассуждать об этих самых «трудах», необходимо пояснить, как они вообще понимали труд. Для них это не работа, как можно было бы ожидать, а плохие (даже до унизительности плохие) условия жизни. Соответствующее древнегреческое слово (pônos, множественное число — ρόηοί) в киническом контексте, пожалуй, уместнее было бы переводить как «трудности» или даже «тяготы, лишения». Труды — это не строить дом или, скажем, возделывать поле (за этим киники замечены не были); труды — это постоянно страдать, как сказано выше в цитате, от голода, холода, нищеты и пр. Однако посмотрим, что говорит Диоген далее.