Диоген

Особый вопрос — Сицилия. Будем говорить кратким и сжатым языком фактов. В 367 г. до н. э. после смерти Дионисия Старшего тираном Сиракуз и хозяином обширной державы становится его сын Дионисий Младший — слабый и порочный правитель, деспот и интриган. Дион, изгнанный им как возможный соперник в борьбе за власть, перебирается в Афины к Платону. Платон совершает две поездки ко двору нового Дионисия, — несомненно, не без инициативы Диона. Стало быть, последний еще не «поставил крест» на тиране и считал возможным как примирение с ним (через посредство учителя), так и превращение его в «правителя-философа». Впрочем, главное, пожалуй, даже не в этом, а в другом. Все-таки бросается в глаза, под каким сильнейшим влиянием своего «первого и любимого ученика» находился Платон, коль скоро ради него (именно и всецело ради него!) он, бросив все, два раза отправлялся в Сиракузы (притом что из первой поездки туда он должен был вынести, мягко говоря, не самый позитивный опыт — ведь его, напомним, чуть не продали в рабство). Да и надежды на изменение мира посредством перевоспитания правителей тогда, в 360-е гг. до н. э., еще теплились.

Вторую и третью поездки Платона на Сицилию принято датировать соответственно 366–365 и 361 гг. до н. э., и датировки, видимо, в целом верны. Далее, в 357 г. до н. э. Дион, вернувшись на родину с вооруженным отрядом, свергает Дионисия Младшего. Придя к власти, он пытается (вероятно, вполне искренне) воплотить в жизнь политические проекты Платона, но в результате оказывается всего лишь очередным тираном и в 354 г. до н. э. сам становится жертвой заговора, организаторами которого опять же были платоники — Каллипп и Филострат. Сам глава Академии, впрочем, предпочел отмежеваться от убийц Диона (Платон. Письма. VII. 333е — 334с). И, право же, как мог он приветствовать гибель того, на кого в первую очередь были возложены его упования!

И эти события тоже произошли в 350-е гг. до н. э. Какое-то роковое десятилетие для всего тогдашнего мира… Даже Персия, эта «монархия по преимуществу», переживала тогда не лучшие времена. Последние годы правления Артаксеркса II — того самого, который столь величественно диктовал всем грекам свои условия в 387 г. до н. э., — были омрачены ослаблением державы. Отпал Египет; так называемое «Великое восстание сатрапов» в Малой Азии пошатнуло царскую власть в одном из наиболее стратегически важных (и самых близких к грекам) регионов^{126}. Ксенофонт, на склоне лет, похоже, дописывает к «Киропедии» пессимистический эпилог, звучащий резким диссонансом к мажорному тону основной части этого трактата^{127}. Цель эпилога — «доказать, что по сравнению с прежним временем персы и их союзники стали теперь нечестивее относиться к богам, бессовестнее — к сородичам, несправедливее — к прочим людям, стали трусливее вести себя на войне» (Ксенофонт. Киропедия. VIII. 8. 28).

Правда, при следующем царе, Артаксерксе III, сменившем отца на престоле в 358 г. до н. э., дела Ахеменидов начали выправляться, но лишь постепенно и понемногу. В 343 г. до н. э. Египет был возвращен под контроль «Великого царя»; около того же времени или чуть позже при помощи Ментора и Мемнона — чрезвычайно талантливых греческих полководцев на персидской службе — удалось «навести порядок» в Малой Азии. Но эти события развертывались уже тогда, когда исключительно важные, даже роковые процессы начались в одной из периферийных монархий греческого мира.

Речь, само собой, идет о Македонии, где с 359 г. до н. э. власть держал в своих руках такой энергичный деятель, как Филипп II: вначале в качестве регента при своем малолетнем племяннике Аминте IV, а затем, через несколько лет отстранив мальчика, — в официальном качестве царя. О перипетиях беспрецедентного возвышения Македонского государства в его правление тоже, разумеется, нужно сказать. Только сразу необходимо оговорить, что достаточно брутальный Филипп образца 350-х гг. до н. э., первого периода его правления, никоим образом не ассоциировался с «философом-правителем». Он ничуть не напоминал ни Термин Атарнейского, ни Евагора, ни Диона, ни даже Дионисиев (Старшего и Младшего) или собственного брата Пердикку Ш. Филипп мог скорее восприниматься как некий «полуварвар». Лишь позже, в 340-х гг. до н. э., когда он пригласил Аристотеля быть учителем и воспитателем царского сына-наследника Александра и тем продемонстрировал свою приверженность к элитарной греческой культуре (хотя сам ее так толком и не усвоил), на него всерьез обратил внимание отец идеи панэллинизма Исократ^{128}.

* * *