Дионис. Миф и культ

«Фармакоса водили по всему городу, чтобы он поглотил все миазмы. Затем его убивали и сжигали, или же отправляли за границу страны подобно тому, как при уборке используют тряпку, которую затем выбрасывают. Это несложно и понятно»²³. Торжественный древний обряд начинает казаться настолько понятным современному ученому тогда, когда он начинает думать, что видит в нем тот же ход мыслей, которым мы пользуемся в повседневной жизни. В случае, который мы имеем перед собой, несоответствие между самим действием и процессом мышления, который приписывают его появлению, настолько велико, что наивная самоуверенность современного разума должна поразить нас едва ли не больше, чем так называемые суеверия «примитивного» человека.

Не смотря на фрагментарную природу исходного материала, величие первоначального действия все еще проявляется достаточно ясно. Избранного бичевали ветками, как если бы его благословляли, а его шествие сопровождалось игрой флейт. Он был одет в священные одеяния и носил венок из священных растений. До проведения ритуала его кормили за общественный счет особо чистыми продуктами. Все празднование совершалось отчасти в связи с особыми обстоятельствами, во времена свирепствования чумы, и отчасти на регулярной основе в то время, когда созревал урожай. Было бы слишком безрассудно пытать интерпретировать все детали совершаемого обряда.

Для нас не столько важны детали этого обряда. Более того, ученые, которые горячо спорили о них, упустили из виду главное. Человека одевают и увенчивают с большими почестями, его проводят мимо каждого дома с музыкальным сопровождением, и наконец убивают, сбрасывая со скалы или забивая камнями. И все это совершается с целью очистить и защитить целое общество. Грязь смывали, как и сегодня, с помощью дешевых моющих средств. Но ужасающая пышность этой трагедии требует чего-то знаменательного — зловещей, величественной силы, на присутствие которого общество отреагировало с такой устрашающей серьезностью. Нет имени, которым мы могли бы наделить это темное Существо, чья гигантская тень упала на обитель человечества. Его мифом были сами практики культа, создавшие для разрушителя образ в ужасающей драме. Но этот образ никогда не был бы создан, если бы он сам не проявился в непосредственной близости. То, что кажется нашему притупленному и лишенному воображения разуму угрозой материальной природе, наделило великих древних богатством разнообразия форм не благодаря тому, что они думали об этом еще более поверхностно и механистично, чем мы. Оно даровало им это разнообразие потому, что этот образ предстал перед ними как великолепие, которого невозможно было избежать, и заставил их выразить свои чувства творчески в таком внушающем ужас действии. То есть, церемониальные действия и выражения этих великолепных форм являются одним и тем же. Не будь они затронуты столь глубоко сверхъестественным, как об этом свидетельствует их творчество, идея утилитарного не стала бы неотъемлемой частью их культовых практик. Она появилось позже, как и в случае с любым другим творчеством, но явилась вполне естественно и по неизбежности. Художник, выражающий дух великого предназначения выразительной живописью, освобождает себя от этого духа и одновременно спасает всех, кого затрагивают его работы. Точно также ужасное упраздняется и уничтожается, обретая форму культа. Город очищается от своих грехов, а свобода и здоровье восстанавливаются.

Характер преданности, с которым безмолвный хор приблизился к зарнице трансцендентного, также должен быть связан с верой в благодать — верой, по сути, в дарование определенных молитв. Но чем больше акцент смещался на цели и намеренья, тем более обедневшей и убогой становилась суть церемониальный действий. А там, где они главенствовали, сущность культа становилась абсолютно статичной и безжизненной. И это позднее состояния эволюционисты по ошибке приняли за первоначальное. Их интерпретация акта искупления полностью развилась из концепта утилитарности, как будто было очевидно, что первоначальное значение элементов этого акта могло быть раскрыто лишь этой теорией. То, что казалось эволюционистам «примитивным» и «понятным», было тем, что на самом деле имело вторичный характер. Им было отношение к материальному благосостоянию, которое, по правде, мыслители поздних поколений признали самым важным элементом и который должен был превратить сакральные ритуалы в акты здравого смысла. Со временем, конечно, древние формы нашли укрытие в весьма парадоксальных своих остатках, и нашей эпохе было суждено первой заговорить о них как о доказательствах практического значения с точки зрения здравого смысла.