Дипломат

На передней скамье сидела Кэтрин; рядом с ней было свободное место, но так как Асквит вошел первым, то оно досталось ему. Мак-Грегора служитель усадил позади них, на второй скамье, которая стояла значительно выше, так что ноги его оказались почти у самого затылка Кэтрин, и, глядя в зал, он видел перед собой ее шелковистые волосы. Усевшись, Мак-Грегор стал потихоньку стягивать свой макинтош, стараясь при этом не обеспокоить соседку, пожилую даму с внешностью по меньшей мере герцогини. Сложив макинтош и осторожно пристроив его в ногах, Мак-Грегор осмотрелся по сторонам. Цветные витражи, готические своды, панели резного дерева, опоясывавшие стены, – все это настраивало на церковный лад. Для человека, который попал сюда в первый раз, тем более в такой момент, когда любопытство лишь ненадолго могло отвлечь его от горьких мыслей, впечатление, надо сказать, было благоприятное.

Зал отчетливо делился на две половины амфитеатрами расположенных друг против друга скамей. Представители правительственной партии сидели налево от Мак-Грегора, а оппозиция – направо; и тех и других легко было распознать по отдельным хорошо знакомым лицам. В глубине, на высоком кресле, в мантии, парике и при всех прочих регалиях, восседал спикер. Впереди и ниже него размещались клерки, а еще ниже стоял длинный стол, разделявший передние ряды скамей. Он был завален книгами и бумагами, и на одном конце его лежал жезл. По обе стороны стола лицом друг к другу сидели лидеры правительственной партии и оппозиции: Эттли, Черчилль, Дальтон, Идеи, Стрэчи, Брэкен, Моррисон, Лоу. Сэр Стаффорд Криппс так вытянул свои длинные ноги, что они легли на край стола; такая бесцеремонность показалась Мак-Грегору неуместной и даже неприличной. Мистер Иден, сидевший напротив, должен был любоваться подошвами ботинок Криппса. На скамьях, поднимавшихся четырьмя ярусами с каждой стороны, сидели беспрерывно переговаривавшиеся мужчины и среди них несколько тихих и безмолвных женщин. Откуда-то из-под галереи продолжали входить все новые и новые члены палаты, и Мак-Грегор видел, как они кланялись спикеру и рассаживались по местам. На уровне своей галереи Мак-Грегор заметил другой узенький балкончик, на котором сидело два-три человека. Прямо напротив шла галерея побольше, и по ее общему виду нетрудно было заключить, что это галерея прессы. Мак-Грегор оглядывал публику, находившуюся в зале, думая увидеть Эссекса. Но Эссекса в палате не было.

Мак-Грегор знал, что каждое заседание парламента начинается с ответов на запросы. Большинство запросов подается в письменном виде еще до начала заседания, и служитель вручил Мак-Грегору печатный перечень уже внесенных запросов. Но оглашению письменных запросов предшествуют обычно запросы устные, которые непосредственно адресуются министрам. В данный момент мистер Дальтон давал кому-то объяснения по поводу ввоза табака в счет американского займа. Несмотря на все свое нетерпение, Мак-Грегор с интересом прислушивался к запросам. Некоторые из них касались коммерческих или финансовых дел, в большинстве же речь шла о мелких, но досадных злоупотреблениях властей. Запросы поступали и справа и слева, и министры, которых касалось дело, должны были каждый раз давать ответы. Мак-Грегор, слушая все это, быстро осваивался с правилами парламентской процедуры и в то же время убеждался в неукоснительной серьезности, присущей всем действиям этого выборного органа. Впрочем, по-настоящему его интересовало только одно действие упомянутого органа – то, которое будет направлено против него, Мак-Грегора. Но его черед все не наступал. И когда он, наконец, наступил, зал замер в ожидании. Члены палаты, прохлаждавшиеся в кулуарах, толпой повалили на свои места, словно почуяв, что настает долгожданный момент. Мак-Грегор тоже почуял это и перевел взгляд на затылок Кэтрин, но она сидела, словно каменная, и, не поворачивая головы, смотрела вниз.

Спикер предоставил слово для запроса достоуважаемому члену палаты от Ломбарди. На скамьях оппозиции поднялся со своего места убеленный сединами джентльмен весьма внушительного вида, в дымчатом пенсне на ленточке. С его высокой, сухопарой фигурой странным образом не вязался голос, напоминавший глухое ворчание хорошо выдрессированной собаки.