Дипломат

В перерыве Кэтрин и Асквит встали, и Мак-Грегор, положив свой макинтош на скамью, вышел вслед за ними. Узнав от полисмена, что им предоставляется свобода на полчаса, они вместе с Кромвеллом спустились в кафетерий, помещавшийся в подвале, где все дышало историей, что для кафетерия было даже, пожалуй, излишне. Они поспешили занять места за столиком, прежде чем нахлынет толпа проголодавшихся членов палаты. Кромвелл спросил, кто что будет есть; Мак-Грегор ответил, что ничего, Асквит сказал, что выпьет только кофе, а Кэтрин объявила, что сама пойдет выбирать. Мак-Грегор со своего места наблюдал, как она, весело переговариваясь с Кромвеллом, шествует с подносиком вдоль застекленного прилавка, выбирая себе еду. Когда они вернулись, Мак-Грегор увидел, что Кэтрин взяла салат из помидоров. Это было уже слишком, чорт возьми! Как она может есть сейчас? Ему стало так противно, что пришлось отвернуться.

– А вы почему ничего не едите? – спросила она его.

– Спасибо, не хочется.

– Том говорит, что у вас нашлось гораздо больше сторонников в палате, чем он ожидал.

Мак-Грегор ничего не ответил.

– Не надо так отчаиваться, – тихо сказала она ему.

Мак-Грегор не мог выдавить из себя ни единого слова.

Асквит и Кромвелл беседовали между собой с преувеличенным жаром, давая Кэтрин возможность подбодрить Мак-Грегора, но, видя, что из этого ничего не выходит, они поспешили заполнить неприятную паузу.

– Где-то в «сферах» идут серьезные разговоры, – сказал Кромвелл. – У меня не было времени разузнать толком, как и что, но я думаю, что мы и в самом деле скоро услышим решение.

– Что-то вы тут сегодня все очень мрачно настроены, – сказал Асквит не столько для Кромвелла, сколько для Мак-Грегора. – Просто не знаю, что бы вы стали делать, если бы в парламенте запретили пользоваться столь полнозвучными, истинно феодальными эпитетами. Я-то, грешным делом, думал, что вы, лейбористы, вывели их из употребления.

– Ничего не поделаешь, феодальная обстановка действует, – пошутил Кромвелл и сам остался очень доволен своим остроумием.

Мимо проходил давешний консерватор, знакомый Асквита; увидя их, он подошел, обратился к Кромвеллу, назвав его по имени, затем, приятельски опершись на его плечо, поклонился Кэтрин, кивнул Мак-Грегору и осведомился у Асквита о здоровье Джейн.

– Том, – сказал он Кромвеллу. – Вы в среду едете в Ливерпул с торговой делегацией?

– Кажется, еду, Джеф, – ответил Кромвелл.

– Пожалуй, и я с вами поеду, – сказал консерватор. – Только умоляю занять мне место у окна и лицом к паровозу, Я, кажется, единственный человек на свете, которого укачивает в поезде. Мы еще увидимся, Джон, – сказал он Асквиту, а остальным пожелал доброй ночи.

Когда он ушел, Кэтрин испытующе поглядела на бледное, напряженное лицо Мак-Грегора, но ничего не сказала и снова занялась салатом. Почти тотчас же Мак-Грегор встал из-за стола.

– Здесь холодно, – сказал он. – Я пойду обратно в зал. – Это было так внезапно, что даже Кэтрин удивилась.

– Удовольствие небольшое, слышать, как тебя на все лады поносят в палате, – сказал Кромвелл, глядя ему вслед. – Если Мак-Грегора передадут в руки Службы безопасности, это для нас, социалистов, будет позор на всю жизнь.

– Что с ним, Кэти? – спросил Асквит. – Я думал, что он это примет легче.

Кэтрин оглянулась и увидела, как Мак-Грегор поспешно нырнул в дверь.

– Не знаю, – встревоженно бросила она. – Просто не знаю.

– Что ж удивительного, – сказал Кромвелл. – Ему все-таки здорово достается.

Асквит кивнул. – Еще бы!

– По-моему, у него вообще опустились руки, – сказала Кэтрин. – Он утратил веру в то, что сделал. Что бы там ни постановили, для него это будет только очередная насмешка судьбы. Такое у него сейчас настроение.

– Подите к нему, – сказал Асквит.

Кэтрин покачала головой. – Я сейчас ничем ему не могу помочь.

Им больше не о чем было говорить, и, не дожидаясь конца перерыва, они вернулись на свои места. Мак-Грегор уже был там и сидел прямой и словно застывший рядом с «герцогиней». Кэтрин и Асквит сели впереди и молча стали ждать начала дебатов о внешней политике.

Зал постепенно наполнялся; звонок возвестил об окончании перерыва, вошел спикер, члены палаты встали, снова сели – и начались дебаты. После всех формальностей вновь наступил долгожданный момент; достоуважаемый член палаты от Ломбарди встал и обратился к палате с речью. В одной руке он держал пенсне, другой ухватился за лацкан своего пиджака. Во всем его облике была какая-то театральная старомодность, и его рыкающая речь разносилась по палате, точно отзвуки далекой, но надвигающейся грозы.