Дипломатическая тайна

— Какие такие гости?…

— Англичанка… рыжая… пошла на детей глядеть… Интересуется…

Они встали и пошли на террасу.

Из дверей зимнего сада шли Люси Энно и старушка, обе со знаком “Дианы” на рукаве.

На лестнице они стояли друг против друга — стареющая и еще пленительная женщина и крепкая, розовая девушка с высокой, вздымающейся от бега грудью, с кокетливо завязанным узлом золотистых волос. Две женщины, чужие и никогда не встречавшиеся, но связанные странным чувством — одна завидовала молодости и доброй прелести другой.

Люси Энно вертит в руках маленький фотографический аппарат, она снимает группу детей у фонтана, затем крыльцо дома, затем Оля видит, как аппарат направляется в сторону Васи Жукова, который искоса смотрит на нее.

— Вася, она и тебя сняла…

— Вижу… А зачем?…

У него настороженное лицо и тревожный взгляд.

Но Люси уже отвернулась, она занята с Гришей, трехлетним веселым мальчишкой, который тянется к аппарату. Она прячет аппарат в футляр и дает ему играть.

Вася говорит тихо и как бы в сторону.

— Оля, возьми у Гриши аппарат, поняла? Незаметно пружину нажми, поняла?…

— Поняла!…

Она идет к Гришке.

Люси раздает шоколад детям, не видит, как Оля отнимает у Гришки раскрытый футляр и возвращает его Люси…

Еще испортит.

Люси благодарит ее и говорит что-то старой англичанке. Должно быть, хвалит Олю за красоту. Обе смеются. Затем они уходят к заведующей, и через десять минут в переулке гудит автомобильная сирена и шумит, затихая, мотор.

— Сделала?

— Сделала. Никто не приметил… А зачем?…

— Да так, пустяки…

— Ой, Васька, крутишь…

Вася подхватил ее под руку.

— Завтра поутру в загс! Оформим.

НАЧАЛЬНИК СЕКРЕТНОГО ОТДЕЛА

— Говоришь, рыжая и хороша собой?

— Не то чтобы рыжая, а в масть впадает…

Захаров ищет в трех синих конвертах и вынимает фотографию.

— Не эта ли?…

— Эта.

— Видишь, они тебя только снимают, а у нас уже готово.

— Мда… Работа.

— Вот что, ты все случаи дальше мне докладывай… Докладывай, как и раньше.

— Товарищ Захаров… А завтра мне ехать? Как полагаешь?…

— Обязательно!… Почту получишь и поезжай…

Жуков смотрит в бесцветные маленькие глаза под красными веками Захарова и в первый раз видит улыбку на утомленно-бескровном лице. Затем он встает, пожимает плечами и тоже улыбается.

У ворот отдает пропуск часовому, который нанизывает бумажку на штык, и Жуков уходит, почтительно оглядываясь на неприметное трехэтажное здание секретного отдела.

ВЕСТИ ИЗ КЕРМАНА

Три тысячи верст, изгибаясь зигзагами по плоскогорьям в двенадцать тысяч футов над уровнем моря и снова обрываясь в долину, пересекаемую великой рекой Оксусом, дальше и дальше на восток к “Крыше мира” убегает пограничная линия между Республикой Советов и государствами Центральной Азии. В глиняных поселках, в палатках, сжигаемые малярийным жаром, опаленные горячим ветром пустыни, в горах и долинах, в камышах и диком кустарнике, на три тысячи верст держат границу тамбовские и калужские крестьяне, питерские и московские рабочие, туркмены и сарты — все в защитных, конусообразных шлемах с красной звездой.

Вечные, великие караванные пути и горные проходы нужно охранять от кочевников и охотников, которые тиграм и барсам предпочитают чужих курдючных овец, но за вечными путями — по обе стороны горные цепи или солончаки и пустыня, где не растет даже колючий саксаул. Какой караван свернет с пути, которым шел Искандер и Тимур, и углубится в мертвую пустыню? Какой караван свернет с знакомой вьючной тропы и двинется ущельями, поднимаясь к ледникам, где за лето только две недели оттаивают от снега горные проходы?

Этой тропой, ступая по мягкому, отливающему синим снегу, идут одиннадцать верблюдов и пятнадцать коней. Далеко впереди движется цепь проводников.

Всадники едут с зажмуренными глазами; над ними синее небо, желтый отчетливый круг солнца, под ногами сияющий, режущий глаз снег. Путается, кружит за ними в снегу след, подымаясь на склоны, обходя провалы, забирая выше и выше к великому перевалу. Кони, верблюды и люди дышат быстро и неровно; тихо ржут кони, и еле слышны голоса перекликающихся погонщиков.

Уже восьмой переход делают они, стремясь к раздвоенной вершине, которая виднеется впереди в голубом небе. Восемь дней ползут они, и вершина растет, медленно приближается, уходит то вправо, то влево, и только десятый переход приводит их к ущелью с почти отвесными стенами. Они идут по узкой, выступающей вдоль отвеса снежной ленточке, внизу, под ними, голубые льдины и еле слышное журчанье мощного горного потока. Проводники кое-где рубят топориками лед, и по этим ступеням в мерзлом снегу движется караван к перевалу. Наконец вечером, после того как один всадник, словно видение, исчезает, свалившись в поток, они останавливаются на перевале и совершают вечерний намаз меж двух как бы рассеченных вершин.

Перед ними уходят вниз горные цепи; в снегу, прямо под ними красно-коричневые, дальше желтые горы, обратившиеся в огромные бугры; еще дальше, где-то в сплошной неразличаемой синеве, переходящее в равнину плоскогорье.

Они перешли границу.