Дипломатический агент

— Англичане — нация уважаемая. Аристократы наши к ним с ухмылочкой относятся, а зря. Как бы ошибку французов не повторили. Те тоже над торгашами посмеивались, «ля-ля» да и только. Вот те и «ля-ля»! Допрыгались. Петр Великий перед англичанами шапку ломал — нам тоже не грех. Я из мещан, не гордый — готов у заморских мудрецов поучиться. А там посмотрим, кто кого перешибет.

Виткевич взглянул на Перовского.

«Вот так персона», — прочел губернатор в его взгляде, и трудно было понять, какой смысл вкладывал сюда Виткевич: восторг, недоумение, растерянность или все это вместе взятое.

— Послушай, Миротворцев, — вдруг спросил Перовский, — а ты богатый?

— Мы не считаем-с.

— Зря.

— Нет, не зря, ваше превосходительство, — убежденно ответил Миротворцев, — без счету спокойней. Да потом не в деньгах суть. Я о деле думаю. Ну, а дело, коли к нему с уважением да с умом подойти, никак обидеть не может.

— Это верно.

— Так вот, ежели ваше превосходительство мой план одобряет и санкцию на путешествие я получу, в степях должно будет подумать и еще об одном преважном дельце.

— Что это ты все «преважное» да «прелюбопытное» говоришь? Проще не можешь?

— Я крайности люблю, ваше превосходительство. Правда, на словах больше, чем на деле. Словом потешиться можно, а делом — рискованно. Вот и тешусь.

Виткевич рассмеялся.

— Преинтересно, — хохотнул Перовский и замотал головой. — Тьфу ты, напасть, пристало уж!

— А дело вот какое, — гнул свое Миротворцев, — хочу посмотреть, нельзя ль у Киргизии стада закупать. Тогда в Оренбурге есть резон заводик поставить. Полушубки начнем кроить. Тут мы англичан обскочим — куда там! Здесь поту надо много, а британец поту не любит.

Перовский прошелся по комнате.

— Прожектами ты силен, просто богатырь на прожекты. Каков в степях будешь? Сможешь с умыслом смотреть иль нет?

— Так господин Виткевич поможет, — весело отозвался Миротворцев и вытер пот со лба ладонью. — Да и подарков я закупил для их.

— Уж закупил?

— Не пропадут.

— Ну, а коли я тебя в степь не пущу?

Миротворцев осторожно кашлянул, погладил подбородок и ответил:

— Пустите, ваше превосходительство.

Когда полковник откланялся, Перовский сказал:

— Вот они Россию жрать будут. Немилосердно. Но умен. Умен, бестия! Выбился ведь в полковники из косоглазого домишки. Не гляди, что прост: по-английски, словно Дизраэли, говорит, все британские газеты выписывает. И силен. Брат его — ширма. Сейчас военному торговать сподручней. Хоть военный он по недоразумению. Торгаш он по наклонности, вот кто. А призвание его, поверь мне, дипломатом быть. Только Карл Васильевич Нессельрод не хочет его, потому что умных боится. А зря! Такие — дай им свободы — свое возьмут.

Губернатор задумался. Потом Виткевичу — весело:

— Сходи с ним, Иван Викторыч, зааркань киргизов! Ну, ну, не сердись, будет! Изучать их пойдешь, а Миротворцеву подсобишь. Он человек добрый, хороший, хоть и торгаш. Но ведь не дерево и не камень — идолы, а то, во что верит человек. Будь то дух, будь то плоть. Будь то «дело», о котором он здесь разглагольствовал. Дело боготворить можно. Смысл-то уж больно хорош сюда подложен, а?

3

В небе повисла дынная долька месяца. Высокие облака то принимались бежать наперегонки, то вдруг останавливались, замирали на месте.

Глядя в черную яму неба, Миротворцев сказал, усмехнувшись:

— Я б сейчас горячего молока с медом выпил.

— Отчего так? — лениво удивился Виткевич.

— Хочется, — снова усмехнувшись, ответил Миротворцев. — Мне всегда чего-либо несбыточного хочется.

Тесно прижавшись друг к другу, они лежали на шинели у костра, сложенного из сухих, трескучих шаров перекати-поля и стеблей полыни, иссушенных нещадным дневным солнцем. Пламя казалось Ивану кошкой. Оно то ластилось к земле, то, побелев, взмахивало вверх, стреляя мелкими искрами.

Миротворцев лежал ближе к костру и часто ворочался с боку на бок. Ночной холод он переносил так же плохо, как и дневную жару, но, несмотря на это, шел со всеми членами экспедиции вровень, ни разу не отстав. Отряд прошел уже больше четырехсот верст. Задерживал всех Иван: с каждым племенем, встречавшимся на пути, он заводил знакомство, подолгу беседовал со стариками, знакомился с юношами, расспрашивал о Сарчермаке, записывал сказки, стихи и, в свою очередь, отвечал на вопросы. Потом все шли на той[11], садились в круг и принимались за барана. К ужасу Миротворцева, Иван, как и кочевники, ковырял пальцами в бараньей голове, разжижая мозг, и пил его с видимым наслаждением, запрокинув голову. Так же аппетитно он поедал бараний язык. Со временем, правда, и полковник пристрастился к киргизским обедам. Ему нравилось, когда старейшина племени протягивал Ивану баранье сердце, чтобы тот стал сильнее, голову, чтобы был умнее, и глаза, чтобы стал зорче. Однажды Миротворцев попросил Виткевича перевести старикам вопрос: как же человек может стать сильнее, умнее и зорче от потрохов бараньих? Животина-то, баран, ни особым мужеством, ни зоркостью, ни силой не отличается. А?

Иван рассердился. Вопроса переводить не стал. Ответил сам:

— У каждого свой символ. Мне их символ ближе, чем ваш.