Дипломатия

Несмотря на все эти сложности, «Договор перестраховки» обеспечивал остро необходимую связь между Санкт-Петербургом и Берлином. К тому же он заверял Санкт-Петербург в том, что хотя Германия и будет защищать целостность Австро-Венгерской империи, но не будет ей помогать в экспансии за счет России. И еще Германии удалось добиться отсрочки заключения франко-русского союза.

То, что Бисмарк поставил свою сложнейшую внешнюю политику на службу сдержанности и сохранению мира, доказывается его реакцией на давление со стороны германских военных руководителей. Последние настаивали на упреждающей войне против России после ликвидации «Союза трех императоров» в 1887 году. Бисмарк вылил холодный душ на все эти рассуждения во время своего выступления в рейхстаге, где попытался поддержать на высоте репутацию Санкт-Петербурга ради предотвращения франко-русского альянса:

«Мир с Россией не будет нарушен с нашей стороны; и я не верю в то, что Россия нападет на нас. Не верю я и в то, что Россия только и ищет, с кем бы заключить союз, чтобы напасть на нас совместно, или что они намереваются воспользоваться трудностями, которые могли бы у нас возникнуть где-нибудь еще, чтобы с легкостью совершить на нас нападение»[212].

Тем не менее, несмотря на всю свою изощренную умеренность, Бисмарку придется вскоре отказаться от привычного балансирования. Маневры становились все более и более сложными даже для мастера. Накладывающиеся друг на друга союзы, заключенные, чтобы обеспечить сдержанность, вместо этого вызывали подозрения, а рост важности общественного мнения сковывал гибкое маневрирование любой из сторон.

Как бы умело ни вел Бисмарк дипломатическую деятельность, нужда в столь усложненных до предела манипуляциях является подтверждением тех перегрузок, которые мощная объединенная Германия наложила на европейское равновесие сил. Бисмарк еще находился у кормила власти, а имперская Германия уже вызывала беспокойство. И действительно, махинации Бисмарка, задуманные в обеспечение всеобщего успокоения, со временем приобрели странно-тревожащий характер, отчасти оттого, что его современники с таким трудом понимали суть все усложняющихся комбинаций. Боясь, что их переиграют, они стали завышать собственные требования. Но такого рода действия также лишали гибкости «реальную политику», и уходить от конфликта становилось все труднее.

Хотя бисмарковская дипломатия была, возможно, уже обречена к концу срока его пребывания у власти, было вовсе не обязательно, чтобы на смену ей пришла бездумная гонка вооружений и жесткая система союзов, сопоставимая скорее с «холодной войной», чем с традиционным поддержанием равновесия сил. В течение почти двадцати лет Бисмарк сохранят мир и ослаблял международную напряженность при помощи поистине каучуковой умеренности. Но он заплатил свою цену за это непонятное величие, ибо его преемники и якобы подражатели не смогли из его урока извлечь ничего лучшего, как, вооружившись, развязать войну, которая едва не стала самоубийством европейской цивилизации.

К 1890 году концепция равновесия сил исчерпала весь свой потенциал. Само ее появление было в первую очередь обусловлено возникновением множества государств на пепелище средневековых чаяний об универсальной империи. В XVIII веке соответствующий этой концепции интересов принцип raison d'etat приводил к многочисленным войнам, направленным на то, чтобы не допустить возникновения господствующей державы и воссоздания европейской империи. Равновесие Сил охраняло свободу отдельных государств, а не сохраняло мир в Европе.

Окончание главы 6, имеющееся только в оригинальном издании в твердой обложке.

В сорокалетний период по окончании наполеоновских войн политика поддержания равновесия сил достигла своего апогея. В течение этого срока она срабатывала бесперебойно, поскольку равновесие было заранее тщательно сбалансировано и, что самое главное, подкреплялось чувством единства ценностей, по крайней мере, среди консервативных дворов. После Крымской войны произошла постепенная эрозия этого чувства, и все вернулось к ситуации XVIII века, ставшей гораздо более опасной из-за внедрения современных технологий и возрастания роли общественного мнения. Даже деспотические государства могли апеллировать к широкой публике, стращая ее иноземной угрозой, — и это пугало зарубежной опасности подменяло демократический консенсус. Национальная консолидация европейских государств уменьшала число игроков на поле. Дипломатические комбинации все чаще уступали демонстрации силы. Крах всеохватывающей концепции легитимности подорвал предпосылки для морального сдерживания.