Дипломатия Симона Боливара

Как далеко был готов Александр I идти в защите «законных прав» испанского монарха? Политика России в южноамериканском вопросе складывалась как равнодействующая многих факторов. Помимо легитимизма учитывались интересы русских владений в Северной Америке, англо-русское соперничество в Европе и на Ближнем Востоке, борьба с Францией за влияние в Мадриде, противоречия с Австрией и Пруссией, реальное положение дел в Испании и ее владениях за океаном и т. д. Царское правительство не собиралось ломать копья за других. Здесь уместно привести документально обоснованный вывод советского историка Л. Ю. Слезкина, посвятившего свой труд исследованию позиции России в отношении борющейся испанской Америки: «Правительство России ни разу не проявляло каких-либо агрессивных намерений в отношении патриотов и не ставило вопросов о вооруженной интервенции европейских держав».[459] Легитимистский проект Александра I предусматривал помощь Фердинанду VII для сохранения его номинальных прав на колонии путем организации посредничества европейских держав в конфликте между Испанией и ее бывшими колониями. Русские дипломаты того времени были единодушны в оценке бесперспективности притязаний испанского двора восстановить силой старые порядки в отделившихся американских колониях. В депешах русских послов встречаются весьма нелестные оценки личности Фердинанда VII и его политики.[460] Эти депеши из главных столиц читал не только министр иностранных дел, но и император.

Дипломатические «кухни» России и «Священного союза» были окутаны покровом тайны: встречи монархов «с глазу на глаз», совещания в узком составе «при закрытых дверях», секретная переписка. Информация в ту пору о международных делах распространялась по неофициальным каналам, порождая различные слухи и мифы. Поэтому для Боливара, как и для многих других деятелей, политика российского императора полностью отождествлялась с деятельностью «Священного союза». Имидж России для них ассоциировался только с продажей в 1817 году военных кораблей Мадриду (хотя они едва держались на плаву), с так называемым секретным Веронским договором об интервенции европейских держав в испанскую Америку и удушением буржуазных революций в Италии и Испании.

В связи с неожиданной кончиной Александра I Освободитель в переписке с коллегами трижды возвращался к обсуждению международных последствий этого события. «Известия о смерти Александра подтвердились, — писал он Сантандеру в апреле 1826 года. — Я рассматриваю эту кончину как подарок судьбы для нас… В конечном счете ее последствия могут подорвать «Священный союз», так как ушел в небытие деятель, его вдохновлявший». Позднее Боливар выразил свое мнение о восшествии на российский престол Николая и его циркуляре европейским кабинетам о приверженности доктрине легитимизма. «Вся разница между двумя братьями лишь в именах»,[461] — подчеркивал Освободитель. Его анализ подтвердился: Россия признала независимость только бразильской империи, а дипломатические отношения с испано-американскими республиками начала устанавливать лишь в конце XIX века.

Иным было отношение либеральной и особенно передовой революционной общественности России к борьбе народов испанской Америки за освобождение и к их руководителям. Реакционно-монархические издания смотрели на события в испанской Америке глазами Мадрида, откуда черпали всю информацию. Лучшие русские журналы — «Сын отечества», «Исторический журнал», «Московский телеграф», прорываясь сквозь цензурные ограничения, публиковали в 20-х годах на своих страницах новости и обзоры событий в Новом Свете, будившие сочувствие к патриотам и вселявшие уверенность в торжестве их справедливого дела. «Симон Боливар, Президент республики Венесуэльской и Генерал-Капитан армий сей республики и Новой Гранады, по справедливости может почитаем быть одним из необыкновенных мужей нашего времени. Мужество, соединенное с некоторым величием в его планах, привязывает к нему армию»,[462] — сообщалось в «Историческом журнале».

Для передовой общественности в далекой России Боливар был «истинно великим человеком и гражданином». Его высоко ценили А. С. Пушкин и декабристы, многие видные писатели и ученые. К. А. Тимирязев говорил в конце XIX века, что Боливар «для поколения наших отцов был чем-то вроде Гарибальди для нашего». Когда в Европе торжествовала легитимистская реакция и подавлялись буржуазные революции 20-х годов, пламя свободы в испанской Америке вдохновляло русских дворянских революционеров. Они выражали восхищение подвигами патриотов и, используя эзопов язык, находили пути легальной пропаганды своей программы революционного переустройства России.

В России тогда даже вошла в моду шляпа «а ля Боливар», что символизировало приверженность к свободомыслию. Именно по этой причине пушкинский Евгений Онегин отдавал предпочтение «боливару». В одном из номеров «Московского телеграфа» на первой странице однажды появился портрет Боливара. Его издатель Н. А. Полевой назвал Освободителя «человеком выше человеческого».