Дипломная работа

– Не говоря о том, што ково-нибудь пристрелить могут, – закивал Иван, – в суматохе-то! А тогда – во!

Он провёл большим пальцем по горлу, как-то по-детски вывалив язык, и я вспомнил, что шерифу нашему от силы девятнадцать годочков…

– Угум… распихаться, говоришь? – я задумался, жестом попросив Котяру помолчать. Смерть Бориса стала тяжёлым ударом для меня, но нужно быть честным – более всего от её… противоестественной интимности. Особой дружбы меж нами не было, скорее приятельство и взаимная приязнь, так уж сложилось. Бывает.

– Распихаться… хм…

– Христом-Богом… – повторил Иван с нотками безнадёги, – знаю я тебя…

– Да нет… вырос уже, – невольно усмехаюсь я, – Бегать самолично с ружжом по Африке, пытаясь поймать супостата… нет, этого не будет. Я просто задумался, как себя… хм, с пользой распихать. Ладно, распихаюсь!

– Обещаешь? – с мольбой спросил Котяра.

– Обещаю, – и тут же уточняю, – не сразу! Сам должо́н понимать, мне одних только подписей поставить нужно не один десяток. Ну и прочее… как ни крути, а дня три надо, может четыре.

– Охрану дам, – после короткого раздумья властно сказал Иван, – и гляди… без побегушек с ружжом!

На аэродром я пришёл затемно, за полтора часа до рассвета. Проверив двигатели и обшивку, я зевал, цедя кофе из дарёной кружки, и ждал Фиру с тётей Песей, поглядывая на стоящий на углях кофейник.

Самодеятельная и самозваная наша охрана, составленная, кажется, сплошь из параноиков в стадии обострения, прочесала уже с собаками окрестности, и ныне бдит, готовясь стрелять на каждый шорох и пук…

… и последнее не шутка, а жизненный анекдот. Как шутил (сильно потом!) Моня Циммерман:

– «Сделал громкий пук, а после выстрела – ещё и как!»

… впрочем, сам дурак! Зная о ситуации (и это я про параноящую охрану), полез инспектировать кусты, не предупредив охрану.

– Доброе утро, – застенчиво сказала Фира, входя в ангар в сопровождении охранника, тут же, впрочем, ретировавшегося, сделав перед тем такую понимающую морду…

… что в неё захотелось сунуть – от всей души! Сперва – как Егор, а потом продублировать за Шломо!

– Доброе… – и хочется много всего сказать, но… – кофе будешь? С печеньками?

– Буду! – она подхватила кружку и привалилась с левого боку, отчего сердце сразу застучало чаще. Вместе мы ждали рассвета, переглядываясь безмолвно и похрустывая печеньем.

Безмолвие это уютно и очень интимно, отчего на душе тепло и славно…

… но немножечко грустно. Горя нет, но есть светлая печаль по хорошему человеку, и ощущение несбывшейся дружбы с Житковым.

Уют нарушила Песса Израилевна, с позевотой вошедшая в ангар. Вкусно пахнущая свежей сдобой, духами и удачной ночью, она поздоровалась и…

… её как-то разом стало – много! Опять эта странная одесская особенность, когда чем их меньше, тем они заметней и громче!

Семэн Васильевич задержался на покурить и сделать внушение охране, потом послышался басок Владимира Алексеевича, и с его приходом начался рассвет.

– Песя, солнце моё, ты хорошеешь с каждым днём! – сделал комплимент дядя Гиляй, – Не будь я так дружен с Семэном, давно бы сделал попытку закружиться с тобой в интересном романе!

Будущая моя тёща зарделась и потупила глазки, как маленькая девочка, а Семэн Васильевич скрежетнул зубами, едва не перекусывая мундштук папиросы.

– Когда ж вы уже поженитесь, – покачал я головой, укладывая багаж невесты.

– Вот выдам Эсфирь замуж… – проворковала Песса Израилевна, – и если Семэн Васильевич не передумает к тому времени…

– Не передумает! – отрезал тот, выплёвывая мундштук, – Я гиюр за-ради Фимы Бляйшмана прошёл, или поста шерифа? Ну, ладно… немножечко за-ради поста шерифа и желания поиграть в иудейскую политику, но это – немножечко!

– А множечко, дорогая моя, – свирепо раздув изрядно волосатые ноздри, Шериф Иудейский повернулся к Пессе Израилевне, – за-ради тибе, потому шо мне – ну никакой разницы, а тибе приятно!

Они немножечко померились взглядами, и Шериф Иудейский (а у него это стало именем собственным!) начал сверлить глазами уже мине, и я немножечко задумался…

… и перевёл взгляд на Фиру, которая разом – та-ак раскраснелась…

– Осенью Фире пятнадцать будет, – собираюсь с мыслями и… будто переступаю через некий незримый барьер, – так што следующей, как только шестнадцать стукнет…

… ты согласна?

Фира пискнула, покраснела ещё сильней и кивнула.

– Ну вот и решено, – солидно сказал я, краснея под стать невесте.

– Всё! – хлопаю в ладоши, – По машинам! Напоминаю – я ведущий, следовать строго за мной, и никакой самодеятельности!

– Яволь, герр оберст! – задурковал дядя Гиляй, вытянувшись на прусский манер, и тут же хохотнув.

– Шуточки… – сдерживая улыбку, качаю головой и помогаю забраться Фире в летадлу. Вот же… недавно ещё профессия пилота была героической, моими же стараниями, а теперь…

… опять-таки не без моей помощи, летадлы, пока что преимущественно в Кантонах, становятся чем-то статусным, и вот ну совершенно необходимым транспортом солидному человеку!