Директива Джэнсона

– Я до сих пор отчетливо вижу, как он ходил по коридору с зеркалами в шортах, матроске и шапочке. Ему очень нравилось видеть свое отражение в стоящих напротив зеркалах, снова и снова, бесконечно размноженное, становящееся все меньше и меньше. – Она улыбнулась, и ее лицо покрылось мелкой сеткой морщин. – Родители в Петере души не чаяли. Это можно было понять. Он был их единственным ребенком. Роды были тяжелыми, и после них графиня потеряла способность иметь детей. – Старуха находилась в другом месте, в другом мире: если этот мир и был потерян, то только не для нее. – Однажды сразу после обеда он съел булочки, испеченные кухаркой к вечернему чаю, и та его строго отчитала. Так вот, это случайно услышала графиня Иллана. «Никогда больше не смейте так разговаривать с нашим ребенком!» – заявила она. У нее был такой тон – как будто на словах висели сосульки. Бетина, наша кухарка, залилась краской, но ничего не сказала. Она все поняла. Мы тоже все понимали. Маленький Петер был… не похож на других мальчиков. Но вы должны понять, он не был избалован. Как говорят в Венгрии, сиял, как солнце первого июля. Если он чему-то радовался, то улыбался так, что казалось, будто его лицо разрезано пополам. На этого ребенка было ниспослано Божье благословение. Чудо. Из него могло получиться все. Все, что угодно.

– Должно быть, Петер был для своих родителей всем, – заметила Джесси.

Старуха принялась снова поглаживать собаку.

– Такой замечательный мальчик!

Ее глаза на мгновение озарились, словно она увидела перед собой ребенка, в шортах, матроске и шапочке, разглядывающего свое бесконечно размноженное, уменьшающееся отражение в расположенных друг напротив друга зеркалах.

У нее задрожали веки, и она закрыла лицо рукой, стараясь удержать зрительные образы.

– Лихорадка была ужасной, он метался в кровати, и его рвало. У нас была эпидемия холеры. У него был такой жар, что к нему нельзя было прикоснуться. А потом вдруг стал холодным. Понимаете, я была одной из тех, кто ухаживал за Петером, когда он заболел. – Старуха взяла собаку за морду, словно пытаясь набраться сил у верного животного. – Никогда не забуду то утро – когда я нашла его, совсем холодного, губы бескровные, щеки словно восковые. У меня чуть не разорвалось сердце. Мальчику было всего пять лет. Что может быть ужаснее? Он умер, так и не успев пожить.

Джэнсон ощутил головокружение; у него земля ушла из-под ног. Петер Новак умер в детстве? Как такое может быть? Несомненно, это какая-то ошибка – старуха описывала какую-то другую семью, другого ребенка?

Однако все описания жизни великого филантропа сходились в том, что Петер Новак, единственный любимый сын Яноша Ференци-Новака, родился в октябре 1937 года и вырос в разоренной войной деревне Молнар. По крайней мере, такова официальная версия.

Но что было на самом деле?

Не вызывало сомнений, что старуха рассказывает все так, как запомнила. Но что это означает?

Петер Новак – человек, которого не было.

С нарастающим беспокойством Джэнсон перебирал возможные объяснения, словно тасуя и перетасовывая колоду карт.

Расстегнув сумку, Джесси достала брошюру о жизни Петера Новака и, раскрыв ее на большой цветной фотографии великого гуманиста, показала Гитте Бекеши.

– Взгляните на этого человека. Его зовут Петер Новак.

Посмотрев на фотографию, старуха повернулась к Джесси и пожала плечами.

– Я не слежу за событиями в мире. У меня нет телевизора, я не читаю газет. Вы уж меня простите. Но об этом человеке я, кажется, что-то слышала.

– Его зовут так же, как сына графа. Вы уверены, что это не может быть тот же самый человек?

– Петер Новак – у нас в стране имя и фамилия достаточно распространенные, – сказала старуха, снова пожимая плечами. – Разумеется, это не сын графа Ференци-Новака. Мальчик умер в 1942 году, я же вам уже говорила. – Она опять перевела взгляд на фотографию. – К тому же у этого человека глаза карие. – Похоже, это заявление показалось ей слишком очевидным, чтобы распространяться дальше, и все же Бекеши добавила: – А у маленького Петера глаза были голубые, как воды озера Балатон. Голубые, как у его матери.

Не оправившись от потрясения, Джэнсон и Джесси направились назад к своей «Лянчии», до которой было больше мили вверх по склону. Когда дом скрылся в зарослях, они заговорили, медленно, неуверенно, пытаясь разобраться в сгустившейся тайне.

– А что, если речь идет о другом ребенке? – спросила Джесси. – О котором никто не знал, взявшем имя своего брата. Быть может, о близнеце?

– Кажется, старуха уверена, что ребенок был только один. Спрятать второго ребенка от прислуги было бы очень трудно. Разумеется, если граф Ференци-Новак страдал манией преследования, как о нем ходят слухи, можно предположить все, что угодно.

– Но почему? Он ведь не был сумасшедшим?