– Сумасшедшим-то граф не был, но он безумно боялся за своего ребенка, – сказал Джэнсон. – В политической жизни Венгрии царила взрывоопасная атмосфера. Вспомни, что мы читали. Бела Кун захватил власть в марте 1919 года и держал ее сто тридцать три дня. Это было царство террора. Но, когда его скинули, последовало еще более беспощадное истребление тех, кто помог ему прийти к власти. Людей убивали целыми семьями – так называемый «белый террор» адмирала Хорти. В то время нескончаемые репрессии стали образом жизни. Возможно, граф опасался, что колесо фортуны может сделать круг и те, кто был наверху, окажутся внизу. Его близость к премьер-министру Каллаи могла означать смертный приговор, причем не только ему одному, но и его семье.
– Он боялся коммунистов?
– И коммунистов, и фашистов. Сотни тысяч людей были убиты в конце сорок четвертого и начале сорок пятого, когда к власти пришли «Скрещенные стрелы». Вспомни, эти люди считали Хорти слишком
– Итак, мы возвращаемся к изначальному вопросу: как вырастить ребенка? Быть может, граф с графиней решили, что у них это не получится. Что их сына необходимо спрятать от людей.
– Моисей в тростниковой корзине, обмазанной смолой,[54]
– задумчиво произнес Джэнсон. – Но подобная версия поднимает новые вопросы. Новак заявил во всеуслышание, что это его родители. Почему?– Потому что это правда?
– Плохой ответ. Такой ребенок должен был вырасти в страхе перед правдой. Он должен был опасаться правды – видит бог, он просто мог
Солнце коснулось гребня далекого горного хребта, и тени удлинились до узких полосок. Через несколько минут открытые места, залитые золотистым сиянием, вдруг стали серыми. В горах солнце заходит быстро и без предупреждения.
– Мы словно попали в зеркальный зал, подобный тому, о котором рассказывала бабушка Гитта. Вчера мы гадали, не занял ли место Петера Новака какой-то двойник. Сегодня мы уже думаем, не занял ли сам Петер Новак чье-то место. Умерший ребенок, сожженная дотла деревня – а для кого-то замечательная возможность.
– Кража чужой личности, – заметил Джэнсон. – Безукоризненно осуществленная.
– Если хорошенько подумать, все было сделано просто гениально. Выбрана деревня, практически полностью уничтоженная во время войны, – так что не осталось никого, кто помнил бы о его детстве. Все архивы, метрики сгорели в огне.
– Сделаться сыном аристократа – очень хороший ход, – согласился Джэнсон. – Это позволяет избавиться от многих вопросов относительно его происхождения. Никому не придет в голову гадать, где он получил хорошее образование и воспитание, если нигде не учился.
– Вот именно. В какую школу он ходил? Эй, да с ним же занимались частные учителя – он же сын графа, забыли? Почему он исчез с экранов радаров? Да потому что у его отца, аристократа Яноша Ференци-Новака, полчища врагов и веские причины опасаться за свою жизнь и жизнь своих близких. Все чисто, комар носа не подточит.
– Все встает на свои места, словно фигурки мозаики-паззла. Этого человека замечают только тогда, когда он уже крупный валютный спекулянт.
– Человек без прошлого.
– О, прошлое у него есть, не бойся. Просто это прошлое никому не известно.
Джэнсон снова увидел перед собой реактивный лайнер филантропа и белые буквы на сверкающем синем фюзеляже: Sok kicsi socra megy. Та самая венгерская пословица, которую Петер Новак повторил в выпуске новостей Си-эн-эн. «Много мелочей, объединившись вместе, могут сложиться в нечто великое». Это предложение было справедливо в отношении благотворительности – и обмана. В голове леденящим душу резонансом прозвучали слова Марты Ланг, произнесенные на борту «Гольфстрима»: «Новак раз за разом доказывал, кто он есть на самом деле. Человек на все обстоятельства, человек для всех людей».
Но кто он такой на самом деле?