Пока они с Катсарисом возвращались к грузовому тоннелю, его мозг лихорадочно работал. Что-то
Управляя световолоконной камерой, Джэнсон переместил поле зрения с солдат, сидевших за столами, на лестницу с вытертыми ступенями в глубине помещения.
– Лестница, – сказал он. – Площадка. Трубы. Бортик. – Примерно из середины площадки выступала железобетонная полка. – Дополнение недавнее. На мой взгляд, ему лет двадцать-тридцать. Оно было сделано тогда, когда здесь меняли водопровод.
– Незаметно туда не пробраться.
– И все же попробовать можно. Переход через открытое место – от площадки до бетонной полки – будет относительно быстрым, помещение наполнено табачным дымом, а эти ребята поглощены чертовски увлекательным кругом протера. Мы по-прежнему сохраним принцип одновременности действий, но только нам придется сделать главным входом наклонный тоннель.
– Это и есть твой запасный план? – выпалил Катсарис. – Да ты импровизируешь почище джаз-квинтета. Господи, Пол, это операция по освобождению заложников или джем-сессия?
– Тео! – Это была просьба о понимании.
– А какие у нас гарантии, что в подземелье перед камерой не дежурит еще один часовой?
– Любой непосредственный контакт с Петером Новаком опасен. ФОК это прекрасно понимает – заложника охраняют, но держат в изоляции от кагамских повстанцев.
– И чего они боятся? Того, что он зарежет охранника запонкой?
– Главари террористов боятся его
Катсарис совершенно неожиданно улыбнулся.
– Ну хорошо, босс, жду ваших приказаний.
Оба уже перешли пределы страха; их охватило, по крайней мере на какое-то время, странное спокойствие.
Для того чтобы вынуть решетку, им пришлось приложить все силы, причем дополнительная трудность состояла в том, что сделать это требовалось бесшумно. Когда Джэнсон наконец оставив Катсариса наверху, пополз вниз, все его мышцы и суставы бурно протестовали. Он весь буквально скрипел от напряжения. И это было главным. Пистолет «беретта» в кобуре на бедре, казалось, впился ему в тело. На водостойкой краске, которой было измазано его лицо, выступили крупные капли пота, стекавшего обжигающими струйками в глаза. По своему горькому опыту Джэнсон понял, что его мышечный тонус восстанавливается далеко не так быстро, как прежде: мышцы оставались напряженными гораздо дольше – болели, когда меньше всего на свете ему было нужно бороться с физической болью. Много лет назад в разгар боя он чувствовал себя так, словно сам был оружием, бездушным автоматом, нацеленным на выполнение задания. Теперь же в нем стало слишком много человеческого. Пропитавшись потом насквозь, нейлоновый комбинезон начал прилипать к коленям, паху, подмышкам, локтям.
У него в голове мелькнула предательская мысль: а может быть, это