Директива Джэнсона

Узкий коридор расширился, и они увидели внутреннее устройство тюрьмы, насчитывавшей более двухсот лет. Она состояла из длинного ряда невероятно толстых железных прутьев, отстоящих всего на четыре фута от каменных стен. Через каждые восемь футов перегородка из скрепленного известью камня отделяла очередную камеру. Здесь не было никаких окон наверху, никакого освещения. Кое-где на выступах в стене сохранились старинные керосиновые лампы, освещавшие тюрьму еще тогда, когда она использовалась по назначению.

Джэнсон поежился, представив себе ужасы минувших дней. За какие провинности люди попадали в тюрьму генерал-губернатора? Разумеется, не за простые акты насилия одного местного жителя в отношении другого: с этим, как и прежде, разбирались деревенские старейшины, правда, время от времени получавшие указания вести себя «цивилизованно». Нет, Джэнсон знал, что в подземелье колониального властелина попадали непокорные – те, кто восстал против правления чужеземцев, кто верил в то, что коренное население острова могло само распоряжаться своей судьбой, сбросив иго голландской империи.

Но вот теперь тюрьму захватили новые повстанцы, и, подобно большинству других повстанцев, решили ее не ломать, а использовать для собственных нужд. Это была горькая и неоспоримая правда: те, кто штурмовал Бастилию, со временем неизбежно нашли способ снова ее использовать.

За решеткой царил полный мрак. Катсарис посветил лучом фонарика в дальние уголки камер, и наконец они его нашли.

Человек.

Человек, не обрадовавшийся, увидев их. Прижавшись спиной к каменной стене, он дрожал от страха. Когда луч света выхватил его из темноты, он осел на пол, забился в угол, подобно объятому ужасом животному, пытающемуся исчезнуть.

– Петер Новак? – тихо спросил Джэнсон.

Человек закрыл лицо руками, словно ребенок, наивно верящий, что если он никого не видит, то и его никто не увидит.

И вдруг до Джэнсона дошло: на кого он похож, с лицом, вымазанным черной краской, в черном комбинезоне, в ботинках, оставляющих кровавые следы? На спасителя – или на убийцу?

Фонарик Катсариса застыл на съежившемся человеке, и Джэнсон разглядел неуместную в данной обстановке изящную рубашку из тонкого поплина, хрустящую не от крахмала, а от грязи и спекшейся крови.

Глубоко вздохнув, Джэнсон произнес слова, произнести которые он даже не смел надеяться.

– Мистер Новак, меня зовут Пол Джэнсон. Когда-то давно вы спасли мне жизнь. Я пришел сюда для того, чтобы вернуть вам долг.

Глава седьмая

В течение нескольких бесконечно долгих секунд мужчина оставался совершенно неподвижным. Затем он, не распрямляясь, поднял голову и посмотрел прямо на свет; Катсарис направил луч фонарика в сторону, чтобы его не ослепить.

Но ослеплен был скорее Джэнсон.

В нескольких футах перед собой он видел лицо, несчетное число раз смотревшее на него со страниц журналов и газет. Лицо человека, которого в мире любили не меньше папы римского – а в наш атеистический век, наверное, даже больше. Копна густых волос, ниспадающих на лоб, до сих пор скорее черных, чем седых. Широкие, почти азиатские скулы. Петер Новак. Человек, получивший в прошлом году Нобелевскую премию мира. Великий гуманист, каких еще не видывал свет.

Лицо Новака было до боли знакомо Джэнсону; тем сильнее он был потрясен, увидев, в каком состоянии находится президент Фонда Свободы. Под глазами темнели сине-багровые круги; взгляд, еще недавно уверенный и решительный, теперь был наполнен безотчетным ужасом. Когда Новак с трудом поднялся на ноги, Джэнсон увидел, что все его тело содрогается в мелких спазмах; даже черные брови подрагивали.

Джэнсону было хорошо знакомо это состояние – состояние человека, расставшегося с надеждой. Ему было хорошо знакомо такое состояние, потому что однажды он сам испытал подобное. Бааклина. Пыльный городишко в Ливане. И похитители, в своей ненависти растерявшие все человеческое. Он никогда не забудет антрацитовую твердость их взглядов, их сердец. Бааклина. В этом городе он должен был встретить свою смерть; никогда в жизни Джэнсон не был так в чем-либо уверен. Однако все кончилось тем, что он оказался на свободе – благодаря вмешательству Фонда Свободы. Передавали ли за него какие-нибудь деньги? Он так и не узнал. Даже после своего освобождения Джэнсон долго гадал, действительно ли его судьба была коренным образом изменена, или же это была лишь отсрочка приговора. Его чувства были совершенно иррациональными, и Джэнсон не признавался в них ни одной живой душе. Но, возможно, когда-нибудь настанет день, когда он признается в пережитом Петеру Новаку. Новак поймет, что и другим пришлось пережить то же самое, и, быть может, найдет в этом какое-то утешение. Джэнсон был в долгу перед ним. Он был обязан ему всем, что у него есть. Как и тысячи, а может быть, миллионы других людей.

Петер Новак разъезжал по всему земному шару, улаживая кровопролитные конфликты. Однако вот сейчас кто-то втянул его в один из таких конфликтов. Но этот кто-то дорого заплатит.