Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы

Рассматривали ль вы когда, друзья,
Те вещи, что лежат на дне ручья,
Который через город протекает.
Чего-чего в ручье том не бывает…

В ручье сидит чиновник и скелет,

На нём штаны и голубой жилет.
Кругом лежат как на диванах пары,
Слегка бренчат прозрачные гитары.

Убийца внемлет с раком на носу,

Он держит револьвер как колбасу.

А на камнях фигуры восковые

Молчат, вращая розовые выи;
Друг друга по лицу перчаткой бьют,
Смущаются и не узнают…

Офелия пошла, гуляя, в лес,

Но уж у ног её – ручей-подлец.
Её обвил, как горничную сонник,
Журча, увлёк на синий подоконник.

Она кружится, как письма листок,

Она взвывает, как любви свисток.
Офелия, ты фея иль афера?
Венок над головою Олоферна!

В воде стоит литературный ад,

Открытие и халтурный клад.
Там храбро рыбы стерегут солдаты
Стеклянный город, где живёшь всегда ты.

Там черепа воркуют над крылечком

И красный дым ползёт змеёй из печки.

Нырни туда, как воробей в окно.

Увидишь: под водой сияют лампы,
Поют скелеты под лучами рампы.
И кости новые идут на дно.

О водяное страшное веселье;

Чиновники спешат на новоселье,
Чета несёт от вывески колач,
Их жестяной сапог скрипит, хоть плачь.

Но вот валятся визитёры-кегли,

Вкатился в жёлтом фраке золотой,
Хозяева среди столов забегали,
И повара поплыли над плитой.

И вот несут чешуйчатые звери

Архитектурные сокровища-блюда.
И сказочное дефиле-еда
Едва проходит в золотые двери.

Варёные сирены с грудью женской,

Тритоны с перекошенным лицом.
Морские змеи бесконечной лентой
И дети, проданные их отцом.

И ты лежишь под соусом любови

С румяною картошкою вокруг,

На деревянном блюде, с изголовьем

Разваренных до пористости рук.

Стучит ножами разношёрстый ад.

Танцует сердце как лиловый заяц.
Я вижу, входит нож в блестящий зад.
Скрежещет вилка, в белу грудь втыкаясь.

Я отрезаю голову себе.

Покрыты салом девичии губы,
И в глаз с декоративностию грубой
Воткнут цветок покорности судьбе.

Вокруг власа висят как макароны,

На вилку завиваться не хотят.
Совсем не гнётся кожа из картона.
Глазные груши точат сока яд.

Я чувствую, проглоченная спаржа

Вращается, как штопор, в животе.
В кишках картофель странствует как баржа,
И щиплет рак клешнёю в темноте.

Я отравился, я плыву средь пены,

Я вверх своей нечистотой несом,
И подо мною гаснет постепенно
Зловещий уголёк – твой адский дом.

И в красном кубе фабрики над лужей

Поёт фальшиво дева средь колёс
О трудности найти по сердцу мужа,
О раннем выпадании волос.

А над ручьём, где мертвецы и залы,

Рычит гудка неистовый тромбон.
Пока штандарт заката бледно-алый
С мороза неба просится в альбом.

И в сумерках декабрьского лета

Из ядовитой и густой воды
Ползёт костяк огромного скелета,
Перерастая чахлые сады.