Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы

66.

Японский вечер безразлично тих.
Он, как стихи Георга Иванова,
Не млад, не стар. О беспредметный стих!
Дымишься Ты над переулком снова.

Она витает, бледная вода,

Она летает, тает, обитает.
Стекает, как конфета, навсегда.
На бедных камнях шёлково блистает.

Как смеешь ты меня не уважать!

Я сух, ты говоришь. Я бел, прекрасно.
Так знай: так сух платок от слёз отжат.
И бел, из прачки возвратясь напрасно.

Я научился говорить «Всегда»

И «Никогда» и «Некогда», я вижу,
Как поднимается по лестнице судьба,
Кружится малость и стекает ниже.

Не верю я тебе, себе, но знаю,

Но вижу, как бесправны я и ты,
И как река сползает ледяная,
Неся с собою камни с высоты.

Как бесконечно беззащитен вечер,

Когда клубится в нём неяркий стих.
И как пальто, надетое на плечи,
Тебя покой декабрьский настиг.

67.

Игра огней и лира водопада
Убережёт от тихого распада
Таинственное счастье страшный сон
Поцеловал Тебя слегка в висок
Пусть встречи минут только помнишь полночь
Я помню счастье но не помню помощь

1925

68.

Как снобы в розовых носках
Как дева в липовых досках
Доволен я своей судьбою
Не выданной а взятой с бою

На башне флаги весело вились

И дети хорошо себя вели
То был четверг страстной он был весёлый
С горы к нам тёк необъяснимый зной

Под тяжестью своих воспоминаний

Ломался я как полосатый стул

69. Страж порога

Не буффонаду и не оперетку
А нечто хилое во сне во сне
Увидела священная кокетка
Узрела в комфортабельной тюрьме

Был дом силён и наглухо глубок

Но на чердачном клиросе на хорах
Во тьме хихикал чёрный голубок
С клешнями рака и глазами вора

И только мил хозяин белобрыс

Продрав глаза тянулся сонно к шторе
Длиннейшей лапой домовая рысь
Его за шиворот хватала он не спорил

И снова сон храпел сопел вонял

И бесконечно животом раздавшись
Царил все комнаты облапив всё заняв
Над теми что уснули разрыдавшись

И долго дива перьями шурша

Заглядывая в стёкла билась пери
Пока вверху от счастья антраша
Выкидывал волшебный рак за дверью

1925

70.