Дирижёр космических оркестров

Этот вопрос заставил меня внутренне сжаться: разговор предстоял неприятный. Что ему не понравилось? Уже не хочет иметь в своем штате актера класса А, которого обожает вся страна?

– Избавляетесь от меня?

Директор, как и любой кореец, не привык к вопросам в лоб. Весь заерзал.

– Чинс, всегда меня удивляешь неожиданной…

Он запнулся.

– Чем? Искренностью?

– Прямотой.

Он вскочил и принялся ходить из стороны в сторону, а я отвел глаза – меня укачивало от его ходьбы, как на карусели. У меня слабый вестибулярный аппарат.

– Бывает так, что партнеры меняют мнение.

Директор остановился, и я тут же взглянул на него, стараясь прочесть приговор на его лице. Он положил передо мной, как я успел заметить по «шапкам», пять или шесть контрактов.

– Это все новые съемки. Реклама, клипы, а вот аниме с участием персонажа Чинса…

Он напоминал заботливую мамочку и потому выглядел забавно. Но в то же время моя тревога достигла апогея. Глупая улыбка приклеилась к лицу намертво и никак с него не сходила. «Возьми себя в руки, актеришка».

Улыбка исчезла. Я ждал.

– Америка изменила сценарий. Азиатский актер там больше не нужен.

– А контракт?

– Здесь проблем нет – они уже все компенсировали.

Я только слышал, как шевелятся, что-то говоря, его губы. «Возьми себя в руки, убожество».

– Но они имеют тебя в виду для следующего раза.

– И когда он наступит, этот следующий раз?

Директор умолк. Я встал. Сейчас я сам себе казался каким-то уж чересчур длинным: потолок придавливал меня.

– Чинс, ты вспомни американских звезд, их любит весь мир, а многие до сих пор без главной награды… Том Круз, Джим Керри… А вдруг какой-то кореец…

– Я не какой-то кореец! Я лучший кореец! Почему Вы не добились для меня другой роли, директор?

Директор растерянно указал на лежащие на столе контракты:

– Да вот же…

– Я имею в виду в Америке! Куда этому всему, этому ничтожеству, тягаться с Америкой? Я здесь уже сделал и сыграл все, что только мог! Меня тошнит от этих подачек! Я чувствую себя мальчиком с большими способностями в деревне, в глуши, которому обрубили единственный мост к большому городу…

– По-твоему, Корея – деревня? Кем ты себя возомнил? Как можешь говорить такое?

– Ну если только в сравнении…

Я больше не мог оставаться в этой тесной каморке под названием «кабинет главы компании» и скорей бросился прочь…

Я остановился как вкопанный на полпути к своему автомобилю. Куда же теперь идти? Куда же теперь?

На съемочной площадке удивились, что я, с расписанным на три года вперед и по минутам графику, явился так рано. Но никто мне и слова не сказал. Мой тяжелый взгляд не поддавался расшифровке, и, казалось, поэтому мне кланялись ниже, чем обычно. Одного мелкого я даже толкнул с дороги, не испытав, правда, при этом никакого удовольствия.

Ким Бон готовился к съемкам.

При всем лебезении передо мной и почитании меня я был не нужен сейчас. Ни другу, ни стилистам. Да и сам не хотел ни с кем говорить.

Что привело меня сюда? Чувство долга? Ответственность?

Я вошел в комнату, где обычно никто не бывал, а содержали всякий хлам: коробки от аппаратуры, подпорченный реквизит… Я и сам теперь вроде такого реквизита. Надо самому ехать в Америку и добиваться признания, добиваться роли, раз этот безмозглый директор не приложил для того малейших усилий…

Звонок мобильного заставил вздрогнуть, отчего я, и так в неадекватном состоянии, разозлился еще больше.

– Здравствуй, хён1.

– Что? Кто это? Кто говорит?! – орал я в трубку.

– Хён, это я, Юн Ди.

Только этого не хватало. Вечно он не вовремя.

– Что тебе нужно?

Я терял терпение. Юн Ди умолк.

– Это твой первый вопрос за полгода?

Усилием воли я перевел дух.

– Я просто… В общем… Слушаю тебя.

Но мне ответили гудки, короткие и противные. Я с досады плюхнулся в кожаное кресло, похожее на кресло короля-вампира.

В комнату, спиной вперед, как в первую встречу, вошла русская толстуха, таща, видимо, поломанный во время репетиции тяжелый торшер. Не замечая меня, она начала искать глазами подходящее место для него среди этого старья, и тут, почувствовав что-то, оглянулась. На нее смотрел я. Она невольно отступила, повалив какие-то предметы сзади.

Ничего, кроме презрения, я к ней не чувствовал, но сейчас, когда я был и уничтожен, и взвинчен, и физически будто пьян, ее безусловная красота меня раздражила донельзя.

Я всегда гордился оттенком своего лица, но у нее он был куда интереснее – то ли из-за светлых волос, то ли из-за изумрудных глаз, то ли просто мой мозг в тот момент был одурманен самым большим несчастьем, которое я только мог испытать, что мне все виделось не таким, как обычно.

Она не испытывала передо мной никакого страха. Пережив короткую растерянность от неожиданной встречи, она отвесила мне легкий корейский поклон в знак приветствия. Ее вежливый жест, увы, сыграл с ней злую шутку. Я вдруг подумал, что ее бурная молодость и итог в виде младенца означает ее ветреность. И таких ветреных – миллионы. Безмолвные, никчемные обыватели жизни…