Дирижёр космических оркестров

Я поймал себя на мысли, что с удовольствием тотчас убил бы ее, чтобы только дать выход тьме, которая, как кипяток под плотной крышкой, жгла меня изнутри. До этого момента мне никогда не приходило в голову, что я могу лишить кого-то жизни… Изувечить… Впиться и высосать всю кровь до последней капли… Как безумно мне захотелось сделать сейчас что-то дьявольское! Мой путь обречен, мне нечего терять. Я ненавижу мир, который кто-то вздумал назвать прекрасным!

Я почувствовал, как остановилось, а потом часто-часто запрыгало ее сердце, когда я, как в тисках, сжал ее и грубо, до крови, впился в губы.

Она чудом отпрянула, наконец, и тут же мою щеку прожгла неописуемая боль. Она дала мне пощечину! Вот эта продажная девка полоснула меня по лицу! Лицу, которое все еще стоило миллионы!

Чинс грязно выругался и ударил Машу со всей ненавистью так, что ее отбросило к железным полкам. К ране на губе добавилась глубокая царапина вдоль виска. Чинс, приходя в себя, видел, как она, шатаясь, поднялась, закрыв висок ладонью и, не глядя на обидчика, выскочила вон.

Он бессмысленно смотрел на дверь, за которой толстуха исчезла.

«Вчера случилось что-то страшное. Я не хочу об этом думать. Главное – думать о будущем. Оно будет хорошим.

Так сказал папа».

Я понял, чего мне не хватало. Женщины. Но я исправил это. И теперь спокоен как никогда.

Вечером всей съемочной группе фильма вздумалось повеселиться и наесться до отвала. Маша была очень благодарна судьбе, что не сидела в центре стола, где пировала элита. Светло-оранжевое платье с тонкой белой каймой, без изысков, но элегантное, очень ей шло, подчеркивая юность. С ней пытались заговорить соседи, но ее жесты были непонятны – и они переключились на других.

И тени грусти Чинс не видел в ее лице. Она поникла головой не от печали, что никто ее не принимает на этом банкете славы, а задумавшись о чем-то или о ком-то далеком, что делало ее лицо светящимся.

Чинс пытался отвлечься – забыть тот случай, когда на днях его ненависть чудом не убила человека. Когда его злоба оттолкнула брата, теперь навсегда. Когда он оскорбил директора – человека, в порядочности которого никогда не сомневался.

И зачем он сейчас думает об этом? Что не дает ему покоя? Да. Ее молчание. Почему она не пошла в полицию? Или сама в прошлом сотворила кучу негодных дел, и теперь решила, что получила в лице Чинса удар судьбы по заслугам?

Кошмар. И это его мысли… Но почему она молчит? Как можно так жить – отверженной среди живых? Кто-то любит ее? У нее же есть дитя и родители. Значит, любят. И таких людей еще и любят?

Размышления Чинса прервались возгласами режиссера и некоторых других из шумной компании центра стола, увидевших старого знакомого.

К столу подошел человек, которого и сам Чинс знал прекрасно. Это господин Хо, известный в Корее покровитель искусства, особенно изобразительного, – в отличной форме даже в свои шестьдесят.

Перездоровавшись со всеми, он отказался от угощения, оправдавшись тем, что не один. И в эту самую минуту все оцепенели. В темном углу стола он заметил Машу и, раскрыв объятия, чего никто от него не мог ожидать, пошел к ней. Она тоже его узнала и с улыбкой – не маской, а самой искренней – поднялась ему навстречу.

Расцеловав девушку трижды в щеки, что полагается, как я позже узнал, по древнему русскому обычаю, господин Хо, несказанно обрадованный, помог ей выйти из-за стола, где она сидела не в самом удобном месте.

Я удивлялся все больше. Оказывается, он хотел просто полюбоваться ею. Я понял, что он восхищается, как она выросла. Мы все слышали, что он говорит с ней по-корейски, а она… она отвечает, и к месту!

Я впервые увидел, как Маша задала вопрос с помощью своих жестов. «Как у Вас дела? Как поживает супруга?». Я все понимал. Она выглядела доброжелательной, но как будто боялась его вопросов, что он коснется чего-то очень уязвимого в ней. Господин Хо был безупречен, на мой взгляд. Я их слышал.

– Почему не готовишь выставку? Я тебе со всем помогу. Ты меня знаешь!

Она засмеялась, услышав это. Ей ли его не знать!

За две недели я ни разу не видел даже ее улыбки, а сегодня и она, и целый смех! И не тот, что раздавался сейчас за столом, где сидели сытые и довольные всем люди… Это был смех, очень похожий… на цвет ее платья. На те глаза с порванного портрета… И еще на что-то неуловимое в закромах моей памяти.

Она опустила глаза, не желая развивать тему выставки, что меценат сразу понял.

– Девочка, я так рад снова видеть тебя в Корее. Вот уж чудеса! И в качестве кого ты здесь? – господин Хо оглядел местами оживленную и поглощающую еду, местами любопытно наблюдающую за этой встречей толпу. Он остановил взгляд на хищном выражении Аллы, которая уже ревновала девчонку к нежданной улыбке судьбы в его лице, и что-то про себя проговорил.

– Помощник, верно?

Маша подтвердила, поражаясь его догадливости.

– Почему перестала мне писать? Вот визитка, и впредь не вздумай забывать старика Хо.