Дискотека. Книга 2 [СИ]

Ленка отвернулась, сберегая в глазах темноту того длинного участка дороги, что шел между городскими районами, и прятал в себе ставок в рамочке тростников, лоскуты степи, огородики с дачками. Там было мягко, бережно, и не было яркого света. Который покажет мятое платье с зацепками на подоле, мокрые волосы, высохшие проволочными прядками. Лицо, которое должно что-то выражать, что-то без вранья. И это так страшно. Но хорошо, что свет проплывает мимо, и скоро кончится.

— Приехали? — вопросительно сказал шофер, тормозя и плавно разворачивая машину на освещенном пятачке перед заколоченным клубом.

Ленка вытащила мятые бумажки, клонясь к затененному стеклу, отдала, сколько сказал. И вышла, с облегчением ступая в густую черную тень огромного платана. Позади Валик хлопнул дверцей. Машина зарычала погромче и после тише — уехала.

— Лен, — он очутился рядом, в темноте, рука прошлась по плечу и локтю, нащупывая Ленкину ладонь.

— Лестница, — сказала Ленка, — там, вдоль стены нам, и там лестница.

Потянула, и не сумела шагнуть, потому что он не пустил, обнял, прижимая, и уже лицом нашел ее лицо, больно стукнул по носу подбородком, а руки были заняты, и потому она подняла лицо, подставляя губы.

— Думал, чокнусь, — шептал Валик, и снова молчал, потому что целовались, — все едем и едем… а ты молчишь, я думал…

Ленка закрывала глаза, прижималась к нему, и между ними совсем не было расстояния, никакого. Не было междугородних автобусов, трассы, не было школьных коридоров и стен, медсестры и котов с Петром и Валечкой, не было железной дороги до города Артема, и не было проходной в Севастополе, не было мамы, и отца, и еще мамы по имени Лариса с ее счастьем от Валика. Не было даже темного молчаливого воздуха в салоне автомобиля, да что там, не было между ними даже спокойной темноты старого платана, — она стояла вокруг, обнимая и укрывая. У Ленки заболела грудь, и она, отрываясь от губ мальчика, чтоб вдохнуть и тут же снова найти их рядом, в темноте, подумала мельком, болит, потому что нужно еще ближе, а тут пока что нельзя.

— Пойдем, — шепот был еле слышным, таял в листве, опускался вниз, где слабели ленкины ноги, сгибаясь в коленях, — пойдем, Валинька, пой-дем.

Они пошли медленно, не расцепляясь, путая шаги. Молчали, останавливались, чтоб поцеловаться еще и еще. И лишь на лестнице, перекосившей бетонные ступени на крутом глинистом склоне, Валик оставил Ленке только руку, пройдя вперед и нащупывая ногой, куда ступить.

Она хотела сказать, давай я, я лучше знаю. Но он уверенно и бережно спускался, ждал, когда она спрыгнет и перешагнет, и она не стала ничего говорить, просто послушно шла следом.

Потом, уже внизу, вокруг них шуршали высокие, под самое небо тростники. Дорога принимала шаги, возвращая их негромким эхом. И впереди уже раздавался лай, яснел звон цепи рядом с решетчатыми воротами.

Подойдя вплотную, Ленка присела на корточки, не отпуская руки Панча. Позвала вполголоса:

— Шарик, ну ты чего? Не узнал? Иди сюда, Юпитер.

Погладила через прутья косматую башку, встала, вглядываясь в приоткрытую дверь сторожки.

— Если там Вадик, мы попросимся, там лодочный сарай, — сказала шепотом, — а если другой сторож, я знаю, где дырка в заборе. Но Вадик было бы лучше…

На черном столбе клонился вниз решетчатый колокольчик лампы, фонарь будто разглядывал их, а еще — длинную немного нескладную фигуру на ступеньках сторожки. В ночном свете казалось — совсем чужую. И только, когда человек подошел к воротам, Ленка удивилась:

— Петичка? Ты?

— О, — сказал Петичка, — а ты чего тут вдруг? Выпускной догуливаешь? Купаться приехали?

Кивнул Валику, уже отпирая замок на воротах.

— Выпускной, — согласилась Ленка, — ну да. Правильно. А ты?..

— Та мужики попросили. Я за них дежурю иногда, а че мне нравится. Один, как робинзон. Вы, что ли, двое? Хорошо. Больше я б не пустил. Чай будете?

Он снова запер и шел впереди, уже к большому корпусу, оглядывался, спрашивая, и снова отворачивался, так что Ленка отвечала в широкую, чуть сутулую спину, обтянутую старой белой майкой с дырой на боку.

— Двое. Чай? Ой. Валь, ты голодный же. Да?

— Колбаса есть, — похвастался Петичка со ступеней, — ну масло там, хлеб черный. Винчик, кстати, есть, могу налить по стакашку. Портвешок. И я с вами квакну.

Вошел, говоря изнутри, оттуда вспыхнул свет, и Ленка встала, не поднимаясь по ступеням. Отпустила руку Панча.

— Постой, хорошо? Я быстро.

Петичка поднял коричневое лицо, улыбнулся, ножом отпихивая на край газеты нарезанный хлеб.

— Да ты уже купалась, я погляжу. А чего пацана оставила?

— Извини. Давай потом. Да? Ну, утром. А времени сколько?

Она сама поглядела на свои часики, а до того не хотела смотреть совсем.

— Два часа. Петь. Дай мне бутылку, а? И пожрать. И одеяло. Ты когда уходишь?

— Ясно, — Петичка опустил к столу светлые на загаре, чуть раскосые глаза, подумал и стал нарезать колбасу, отпихивая кружки к хлебным ломтям, — я спросить же хотел…

— Вот я про это. Я не хочу так, чтоб ла-ла-ла. А время.

— Та понял я, понял. Вот, в газете жратва. Иди, я щас одеяло, и ключ возьму. В обед уезжаю. Вас побудить?

— А? Ну…