Дискотека. Книга 2 [СИ]

Горностаевка, бывший Мариенталь. Кривые заборы, сухая трава в огородах, беленые домики. Октябрьское. Ленинское, с бетонной стелой на обочине, на которой каменные птичницы, снопы, и корзины с куриными яйцами. Два часа дороги. Не так мало, чтоб раз и приехала, но и не так много, чтоб успеть, как следует подумать. А подумать надо было. Похоже, никто не подумает вместе с Ленкой над тем, как ей быть. В самом близком будущем, и в том, которое маячит подальше. Тяжело быть с этими проблемами одной, даже стремительная Рыбка с ее высказываниями, что ни в дугу, н и в красную армию, помогла бы. Ленка хотя бы выговорилась вслух. Даже вредная Семки, с которой можно поспорить, тоже говоря вслух какие-то вещи. А так — совсем одна.

Лучше этого не думать вовсе, решила Ленка, глядя на просторную сверкающую воду за пыльным стеклом и широкой полосой пляжа, а то потекут слезы, еще не хватало. Вечером она останется одна, как сказал доктор Гена, под крышей, в незнакомой квартире, конечно, неуютной, совсем чужой, там можно закрыться и пореветь всласть.

— Ого, — сказал доктор Гена словами Жорика, спустившись во двор со своим волосатым Кокошей и встав напротив Ленки.

— Привет, — она кивнула, на всякий случай пальцем придерживая повязку, — надо зашить. Сказали.

— Молчи уже. Сейчас ко мне зайдем. Нет никого, жена с сыном уехали в отпуск.

Они помолчали, дожидаясь, когда Кокоша набегается по плиточным серым дорожкам, мотыляя ушами-варежками. Потом Гена отошел с ним к кустам, и после вернулся, таща пса на поводке. Отряхнул полосатую, как тельняшка, футболку, заправленную в серые мятые брюки.

— Ну?

В квартире подтащил кресло к окну и, погнав Ленку вымыть руки, усадил, сильными пальцами запрокидывая ей голову и снимая кусачий пластырь.

— Терпи. Ого. Ладно, потом расскажешь. Не шевелись, пожалуйста.

Под его рукой зазвенели на медицинском подносике невидимые инструменты, резко запахло спиртом, и еще чем-то сильно аптечным. Ленка уставилась в потолок, сжимая пальцами деревянные подлокотники. В поле зрения вплывала мужская голова, щека в сизой невидимой щетине, внимательный светлый глаз и черная бровь над ним, нахмуренная, с торчащими поперек седыми волосками. Потом близко маячил профиль и после — заросшая черным волосом шея с двумя резкими складками.

— Молодец, терпеливая. Так не больно? Рот открывается?

— Да, — попробовала Ленка, закрыла рот и после снова осторожно открыла, проверяя.

— Улыбаться не надо, поживи сегодня так, с серьезным лицом.

Он отвернулся, натягивая лопатками выношенный полосатый трикотаж, снова позвякал, складывая и закрывая блестящий контейнер. Встал, оглядывая Ленку, будто только что сам ее сшил целиком, как тряпичную куклу.

— Хорошо. Я тебе два бантика поставил, увидишь в зеркале. Очень миленько, надо было еще нитки цветные взять и крестиком, крестиком. Шучу.

— Я поняла, — Ленка тоже встала, одергивая сарафан, потрогала пальцем колючие кончики ниток.

— Денька четыре поносишь, потом вытащу. Шрам останется, кстати. Но молодец, что сразу ко мне, а то остался бы некрасивый. А так будет маленький, очень пикантно. Ты вроде и не расстроилась, из-за шрама?

Ленка пожала плечами. И правда, ей почему-то все равно, раз уж маленький, пусть будет, черт с ним.

— Можно я в туалет?

— Само собой. В зеркало там посмотрись, в ванной, — крикнул вдогонку, ворочая кресло на место.

Из зеркала на Ленку смотрела серьезная физиономия с припухшей скулой и белыми нитками, торчащими вдоль красной полосы шрама. Она поправила волосы, вздохнула и вышла, села в то самое кресло, где когда-то сидела, держа в руках фужер с шампанским. Или вином каким-то. Не запомнила.

— Может, вермута, Лена-Елена? — вклинился в ее воспоминания голос хозяина, — нет? А кофе? В кухню пойдем, я сварю, хочешь?

— Гена, а можно туда, где я ночевать буду? Сейчас вот.

Она поняла, что сумеет ему рассказать, вернее, попросить, о том, за чем приехала. Но после вчерашнего напряжения наплывало такое сонное равнодушие и усталость, что Ленка боялась заснуть в кресле.

— Вино не брать? — уточнил Гена, сунул бутылку обратно в сервант, где между стеклами торчали две фотографии. Молодая женщина в спортивной куртке, сидит на корточках и перед ней маленький мальчик с черными нахмуренными бровями. И тот же мальчик отдельно, под елкой, в чепчике с заячьими ушами и в белых варежках, держит пластмассовую морковку.

На пятом этаже уходили к запертому люку черные арматурины пожарной лестницы, и дверь в квартиру была всего одна, а вместо другой — металлическая, с лепестком стали на замочной скважине.

— Бытовка какая-то там, чердак, что ли, — сказал Гена, отпирая квартиру, — угловой подъезд, на крышу тут лазят, к антеннам. Замок на люке висит, видишь? Так что, будешь робинзон, в гордом поднебесном одиночестве.

В крошечной однушке Ленка ничего не успела разглядеть, прошла в комнату, села на длинный, явно очень старый диван, крытый цветным плюшевым ковриком, и сказала Гене, который остановился у косяка, сложив на груди руки: