Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Гена думал, чего-то умное мне скажет, а сам в кусты, а что, а утро вечера. И больше никто. Только вот ты, потому что я читала, я твои тетради прочитала, не все. Там непонятно есть, но много прочитала. И фотографии. И хорошо, что ты понимаешь. Что делать. Я тоже так и решила. В общем, если любовь, настоящая, то все сложится, как надо. Если Панч не понял, и не появится, я послезавтра поеду, как только Павлика заберет машина. Спасибо тебе. Я вот знала, что кроме тебя, мне никто. Ты прав. Мне сейчас кажется, что все ебнулось, что нужно срочно, туда, все объяснить. А оно не может. Ебнуться. Если настоящее все. Это же не книжка какая, где ах, увидел, не понял, и на двадцать лет поругались. Правда же?

— Конечно, — согласился внимательный Миша.

— Вот, — сказала Ленка и расплакалась, на этот раз от облегчения, — вот, я знала. Спасибо тебе. Миша, ты самый умный, я таких вообще никогда. Привет Геннадио я передам. Пока. Еще спасибо.

— А…

Но Ленка уже положила трубку. Ушла в ванную, умылась, шмыгая, вытерла горящее лицо полотенцем. В комнате свалилась на диван, свернулась, поджимая коленки к груди. И заснула, с нахмуренными бровями и выдвинутым подбородком.

Утром в субботу Ленка ехала в автобусе, таком, до щекотки под ложечкой уже знакомом. Она была тут осенью, проезжая холмы предгорий, нежного бежевого оттенка, золоченого солнцем. Была зимой, когда у скал, что вырывались из травяных бугров, светили снеговые пятна. И вот — лето. Те же самые места, но битком набитые яркими летними цветами по огромным заплатам сочно-зеленой травы. Если бы Ленка не волновалась так сильно, то обязательно удивилась бы. В Керчи вся трава уже выгорела на солнце, волнистая от курганов степь стала рыжей, до рези в глазах желтой под бледной синевой неба. А тут, совсем, казалось бы, недалеко, все сочное, зеленое. Но Ленке было не до сравнений. Она стояла в круглом углу задней площадки, стиснутая женщинами в смятых цветных сарафанах, мужчинами в перекошенных шортах разной длины. Отклоняла лицо от детских рук — кого-то родители держали на руках, и старалась ни на кого не наступить — кто-то там, на уровне взрослых коленок, вел свою самостоятельную детскую жизнь. Голова звенела от возгласов, детских криков, смеха и разговоров. Мысли мелькали, Ленка, спохватываясь, пыталась придумать, что скажет. Тут же память кидала ей, как мячи, обрывки воспоминаний, перемешанными картинками. Глаза Панча, его рука, и надкусанный пирожок на рваной газете, лист пальмы перед глазами, и вдруг — гребень Хамелеона, сиреневые крокусы, выбежавшие на грунтовку, такие нежные среди начала крымской зимы. И снова, глядя на плывущие над перекошенными чужими плечами цветочные поляны и зеленя, Ленка пыталась придумать слова, повторяя их, будто готовилась к экзамену.

«Валинька… я сказать должна. Все-превсе. Тебе. Потому что… А Кинг, понимаешь, это из-за того, что мы с тобой…»

И прикусывала губу, гоня слова, которые все оказывались неверными, дурацкими, будто она оправдывается, защищая то, чему оправдания нет. На все эти слова она сама находила возражения, и их в ее голове произносил Панч, опуская голову, а после взглядывая на Ленку. Таким взглядом, как в больничном коридоре. Серьезно, так серьезно смотрел, что ей становилось страшно.

Хватаясь за поручень, она поспешно думала о прошлом, было уже такое состояние, когда Валик приехал в Керчь, и они ехали в такси, через желтый от фонарей, черный город с серыми деревами, тени бродили по его лицу, и Ленка страшно испугалась, прочитывая на нем приговор себе и своим дурацким поступкам. А потом он улыбнулся, помнила она. Это было таким счастьем, и оно длилось целых два дня, наполненных событиями. Но память не желала останавливаться на хорошем и напоминала Ленке, что после этого было другое. Она сама не подходила к телефону, да еще просила сестру врать, и ее Светища поступила так же, как отец Пашки Санича, который стоял в дверях, с честным, насквозь лживым напряженным лицом, выгораживая сына.

Как же все странно. Или нет, ужасно. Каждый шаг, каждый поступок неумолимо возвращается, но уже поворачиваясь другой стороной, и Ленка была обижена, а потом — обижает сама. Была обманута, а через время — обманывает. Будто жизнь все время то наказывает, то награждает. От этого можно просто свихнуться, беспомощно подумала Ленка, и стуча сердцем, стала пробираться ближе к выходу, потому что за пыльными стеклами развернулись горы, засинела вода в еще далекой, но такой огромной бухте. И люди вокруг загомонили, перемещаясь, толкаясь, подхватывая вещи и наступая друг другу на ноги.