Дискотека. Книга 2 [СИ]

Парень осклабился, придерживая на коленях плоскую коробку магнитофона. Попросил:

— Ну, еще чо скажи, а? Скажи, ах ты дебил, Вован. Для коллекции.

— Перебьешься, — быстро сказала Олеся.

Вован с досадой встряхнул над магнитофоном рукой с растопыренными пальцами.

— Не успел. Ладно, заткнитесь, у нас другое дело, тама вон.

— Олежа! — звонко сказала Ленка, — вы что, чокнулись тут? Дураки совсем? Это же уголовщина. Статья есть. Вы в ментовку же загремите! Если вдруг.

Вован посмотрел на нее тяжелым взглядом. Повернулся к Грошу, который снова приставил к глазам бинокль и напряженно всматривался в гущу деревьев.

— Олежка? Я не поэл, шо за хуйня? Она нам грозится шоли? Угрожает?

— Нет же! — Ленка полезла выше, обходя камни, чтоб спуститься рядом с сидящим Грошем, — почему угрожаю, ты не понял, я наоборот.

Грош отмахнулся, по-прежнему прижимая к глазам бинколь.

— Та заткнитесь уже! Там щас самый смак.

Ленка выпрямилась рядом, и быстро что-то решив (ну не отбирать же бинокль, еще надает по лицу), закричала во весь голос, спугивая воробьев и скворцов:

— Маргарита Тимофеевна! Мар-га-ри-та! Домой надо!

Под их ногами, в десятке метров вниз, полускрытые от Ленкиных глаз прозрачной кисеей цветов, замерли две переплетенные фигуры. После птичьих быстрых криков наступила маленькая тишина, разбавленная далекими криками и смехом.

Но что ответил ей Санька, и что сказала Маргарита, Ленка не услышала. Потому что услышала вдруг с колен Вована свой собственный голос. И застыла, с ледяным потом, ползущим по дрожащей под рубашкой спине.

— Пусти, — сказал испуганный Ленкин голос, и вдруг крикнул сердито и удивленно, — да пусти же! Мне больно!

И повторил снова, те же слова. И после паузы опять.

Она не сразу узнала себя. Оглянулась, чтоб наорать сердито, на придурков. И увидела три пары глаз, все на нее, с издевательскими усмешками. Открылся рот на плоской морде Вована, потекли из него повторенные слова, кривляясь:

— Пу-уусти, ах пусти, мне больно-о-о!

И все заржали, осматривая ее вельветовые джинсики, клетчатую рубашку и копну волос с запутанными в прядях сухими листочками.

Время остановилось, без всякой жалости подставляя на сухих ладонях недавнее, что из-за страха было упущено Ленкой, и вот, оказалось кусочком мозаики. Лавка на темном автовокзале, Чипер с дружками и за киоском еще парни, неопознанные. И в спину ей издевательский голос, который проблеял те же слова, а думала — показалось, и вообще выпало как-то из памяти. Пусти, кричала она Пашке Саничу, в тот понедельник, а он не отпускал, и она кричала еще, думая, может быть, он не понял. Мне больно, объясняла ему, надеясь — услышит. И перестанет.

За липкими взглядами, которые, казалось, приклеились намертво — не отскрести, прорвался к ней другой голос, серьезный и настойчивый. Он ее дергал. Нет, это рука дергает ее руку, догадалась Ленка, послушно качнувшись к Олесе, это ее рука.

— Пойдем, Лен. Та ну их. Пошли, домой уже надо.

Она спускалась, а спина, которая недавно мерзла от ледяных мурашек, сейчас пылала, будто рубашка на ней загорелась. От этих слов, что неслись вслед, умолкали и после снова догоняли ее. Пусти, кричала Ленка среди травы, цветущих сливовых деревьев и облачных медленных теней, пусти ты, мне же больно!

Она открыла рот, сказать Олесе, которая вцепилась в ее руку. Но слова пришли те самые, и Ленка перепугалась, что она сейчас скажет их Олесе, про руку. Скажет — пусти, мне же больно. И она просто выдернула свою руку. Схватила с травы раскрытую сумку. И пошла, быстро перебирая по траве влажными кедами, спотыкаясь и взмахивая руками, думая, только бы не упасть.

— Эй, — орал кто-то сверху, со склона, маша рукой и неумолимо приближаясь, — стой, как тебя, Каток, а ну стоять! Куда валишь, эй!

Ленка побежала, держа на поднятом плече сумку, та колотилась в бедро, хлестала откинутым клапаном. А впереди ничего не видно, кажется, в глазах слезы, вот еще не хватало зареветь, как маленькой, но позади топали шаги. Слышалось тяжелое дыхание.

— С-стой, сука. Весь кайф поломала и тикать? Не целочка, бегать теперь. А?

Ленка вылетела на пологий холм, поскользнулась на подсыхающей глине грунтовки. И почти не удивившись, увидела вдалеке ярко-синее пятно и фонтан брызг из-под колеса. Шагнула на обочину, взбежала на травяной пригорок и, маша рукой, изо всех сил заорала, чувствуя, как по щекам текут слезы, но уже можно, потому что он приехал. Вовремя, как раз вовремя.

— Сережа! — орала она, не поворачиваясь смотреть, что там делает ее преследователь, — Кинг! Серый! Тут я!

Машина приближалась, и голос в ее голове попытался напугать, прошептав, ну-ну, мало ли синих машин, а вдруг это…

Но водитель посигналил. И жигуленок встал на обочине, метрах в двадцати от пригорка. Распахнулась дверца, Кинг выбрался, выпрямляясь, и махнул ей рукой.

— Скачи сюда, заяц, а то ямищи, еще увязнем.

— Да, — сказала Ленка, — да, Серый. Иду.