Диссиденты, неформалы и свобода в СССР

Характерно, что Осипов был специалистом по Ветхому завету, и представление о Боге в его воспоминаниях и дневнике – сначала ветхозаветное, с акцентом на всемогущество, грозное поддержание справедливости в мире. Сталкиваясь с несправедливостью, фанатизмом и консервативной самозамкнутостью Церкви, Осипов с негодованием критиковал сначала иерархов (что даже понятно и с точки зрения верующего человека), затем – саму систему отношений, сложившихся в Церкви (переходя таким образом на обновленческие, а затем и протестантские позиции). Но, не чувствуя присутствия Бога, а лишь зная о нем с детства, он – как ученый – принялся разбирать доказательства бытия Божия и рациональным образом обнаружил слабость ветхозаветной аргументации. Явления древней истории, казавшиеся свидетелям чудесами, имели и рациональное объяснение. Бог, отвечающий за все в этом мире, отвечал и за несправедливость. Или Он не добр, или не всемогущ, или… Его просто нет. Осипов проходил эволюцию, типичную для интеллектуала прошлых столетий, когда католическое и православное мировоззрение было господствующим, а антиклерикализм – инакомыслием и признаком гражданского мужества. Эволюция Осипова развивалась тогда, когда Церковь находилась под давлением безбожной власти. А он жил на острове, где принятые в миру взгляды были крайним инакомыслием.

Свою роль сыграли и личные обстоятельства – снятие сана в связи с повторной женитьбой, смерть покровителя митрополита Григория. Но решающим оказалось не это.

Осипов пытался привлекать студентов к культурной жизни СССР, водить их в кино, музеи и на академические мероприятия, обсуждать научно–популярные фильмы, пытался «соединить «два мира» — светский (то есть советский, атеистический) и религиозный (то есть идеологически оппозиционный коммунистическому)» [244], но в 1951 г. подобная деятельность вызвала резкую отповедь Патриарха. В воспоминаниях Осипова, написанных на смертном одре, есть характерное замечание об этом заявлении Патриарха: «Я даже не представлял себе, как настороженно на это смотрит Патриархия, и только яростное выступление Патриарха в 1951 г. к учащимся дух[овных] школ, ставшее на некотор[ое] время почти прокламацией душеспасения, показало мне, что врагом моим в этих мероприятиях я имел патриархию, а не Соввласть» [245]. Вспомним, как партийные ортодоксы критиковали председателя Совета по делам РПЦ Карпова за стремление преодолеть замкнутость атмосферы духовных учебных заведений. Интересы ортодоксов двух лагерей совпадали – Церковь должна оставаться замкнутым заповедником.

В своем секретном докладе властям А. Осипов в 1951 г. писал, что костяк церковного руководства составляет группа иерархов, «большей частью побывавших в заключении… внешне подчеркнуто лояльных, но внутренне старых монархических традиций», которые с недоверием относятся к бывшим обновленцам и с симпатией к священникам, вернувшимся из эмиграции [246].

«Старые кадры» РПЦ считали обновленцев агентами госбезопасности. Но Обновленчество было куда более сложным явлением, чем затея коммунистов и спецслужб – и появились обновленческие течения в Церкви раньше революции. Обновленцы стремились к русской реформации, и решили, что советская власть – их союзник в этом деле. В сотрудничестве с властями (далеко не только госбезопасностью) они не видели ничего дурного, как раньше РПЦ сотрудничала с охранными структурами Российской империи. Но у обновленцев была своя миссия, которая в 20–е гг. увлекла и многих будущих иерархов РПЦ – включая и будущего Патриарха Сергия: сделать Церковь более современной, более демократичной. Среди обновленцев, вернувшихся в лоно РПЦ после 1943 г. и сохранивших в РПЦ высокие посты, были и люди, критически относящиеся к Хрущеву и его политике притеснений Церкви (например, архиепископ Сергий (Ларин)) [247]. Осипов по своим взглядам был близок обновленчеству, но не удержался на этой позиции и двинулся к атеизму.

В 50–е гг. Осипов с увлечением осваивает атеистическую информацию, которая в миру уже давно стала скучной банальностью. Перестав верить в Бога, Осипов уже с трудом переносил церковную среду, где все ему опостылело.