Диссиденты, неформалы и свобода в СССР

Г. Водолазов и другие молодые демократы мечтали о превращении «Нового мира» в современный «Современник» — штаб революционно-демократической, антибюрократической партии: «Между читателями и „Современником“ установился тот живой, духовный контакт, когда люди понимают друг друга с полуслова, с полунамека. Образно говоря, читатели журнала чувствовали себя членами революционного союза (пусть организационно не оформленного), центральным комитетом которого был „Современник“. Среди них бытовало даже такое название — Партия „Современника“. Создание такой „партии“, с силой которой не могла не считаться реакция и которую ввиду ее оригинальности невозможно было разогнать, создание такой партии — бессмертная заслуга Чернышевского и его ближайших сподвижников. Ибо, повторяю, журнал был не просто „любимым“, не просто „популярным“ у революционной молодежи, он был не просто „учителем и другом“, он был именно руководителем и организатором лучших революционных сил общества… Ни до, ни после не было такого легального (!) журнала, который был бы не просто органом оппозиционных сил, но крайней левой в революционном движении, главным штабом революционных сил»[429].

Публицисты испытывали сложные чувства от сравнений с прошлым веком. С одной стороны, Твардовский считал (особенно при Хрущеве), что существующая в СССР власть — в принципе своя. Обосновывая необходимость отмены цензуры, он говорил: «Советский редактор, в отличие от редактора журнала „Современник“ и „Отечественные записки“ в XIX веке, не враг своему государству и правительству»[430].

Но, прочитав биографию Достоевского, где оправдывалась дружба писателя с Победоносцевым, Твардовский возмущался: «Это все равно, как я стал бы дружить с Ильичевым и на задушевные темы с ним говорить, а вы бы меня за это нахваливали»[431]. С одной стороны — «не враг своему государству», а с другой — враг его идеологам. Но характерно, что Твардовский сравнивал себя с Некрасовым[432], а не с Чернышевским.

В редакции «Нового мира» преобладали либералы разной степени радикальности, которые оказывали сильнейшее воздействие на Твардовского. Но сам Твардовский был именно демократом, а если учесть его особенное внимание к судьбам крестьянства и приверженность социалистическим убеждениям, то Твардовский оказался своеобразной реинкарнацией эсера.

«Бухаринские», а то и «эсеровские» высказывания Твардовского не были восприняты из первоисточника, а вытекали из собственного опыта крестьянского поэта. В. Лакшин вспоминает о таких словах редактора «Нового мира»: «Ах, я должен написать про то, что сделали с деревней. Главная ошибка — когда был дан лозунг: „Сплошная коллективизация“. Сплошная! И началось…»[433] Но при этом он возражал и консервативным деревенщикам: «у деревни пути назад нет. Худо ли, хорошо ли, но нельзя вернуть насильно ко временам доколхозным»[434].

«Эсер» Твардовский и советские «кадеты» (в смысле — либералы) друг друга недолюбливали, и «холодная война» не переходила в серьезную схватку из-за общности противников. Но Лакшин подмечал, «что московская „либеральная“ элита честит Твардовского на каждом шагу. Но и он, сказать правду, пилюли не золотит»[435].

* * *

Даже поддержка Твардовским Солженицына была связана не только с литературным талантом последнего, но и с теми же идейными расхождениями. Твардовский противопоставлял элитарного и барственного Эренбурга народному Солженицыну[436]. В 1965 г. он еще придерживался «эсеровских» взглядов, которые лишь позднее, к концу 60-х гг. сменил на авторитарно-консервативные. В «Круге первом» Солженицын с уважением пишет об Учредительном собрании, в своих неопубликованных стихах — о Бухарине, а в частных разговорах противопоставляет настоящую советскую власть, которая существовала до разгрома левых эсеров, и диктатуру партии большевиков[437]. Официальный критик А. Сурков охарактеризовал взгляды Солженицына, отраженные в произведениях его архива, как «эсеровщину»[438], а не, скажем, «белогвардейщину». В конце 60-х гг. Солженицын характеризовал свои взгляды как «нравственный социализм»[439]. Но противником ленинизма он был уже тогда.

Занявшись ленинской темой, Солженицын собирался сначала самостоятельно читать работы Ленина, чтобы показать противоречивость его взглядов (вывод, таким образом, предшествовал самому изучению). Но в 1965 г. Солженицыну привезли работу американского журналиста Фишера, который уже опубликовал «сшибку» цитат Ленина разных периодов жизни. Солженицын понял, что самого Ленина уже можно не читать: «я сэкономил на этом несколько лет… Теперь ничего не надо, все сделано. По любому вопросу он дает: „Ленин — вот, Ленин — вот. Это просто змея, это просто — беспринципнейший человек“»[440].

Уже в 1965 г. Солженицын считал, что Западная Украина, Прибалтика и Закавказье должны отделиться от СССР[441]. По мере работы над «Августом четырнадцатого» во второй половины 60-х гг. Солженицын смещается от «эсеровских» к монархическим взглядам.