Дитя чудовища

— Ты тоже откуда-то сбежал? — спросил я, не рассчитывая услышать ответ.

Белый комочек взглянул на меня глазками-бусинками и моргнул.

Я был совершенно один…

В дом, где жили мы с мамой, пришли незнакомые люди.

Они быстро рассовали всё, что у нас было, в картонные коробки. Башни из замотанных скотчем кубов росли на глазах. Из комнаты вынесли всё: мамину одежду, её туфли и даже кровать.

— Нам пора, Рэн, — сказал мой дядя, приподнимая манжету, чтобы взглянуть на часы.

Это он с одобрения всех наших родственников привёл сюда грузчиков. Я не отвечал и продолжал сидеть в углу комнаты под окном, обхватив руками колени.

— Простите, а это куда? — обратился к дяде рабочий.

— Оставьте, это я сам отнесу, — отозвался тот.

Я поднял голову. На кухонном столе источала тонкую струйку дыма палочка благовоний, воткнутая в курильницу. Рядом стояла маленькая урна с прахом и рамка с фотографией такого живого маминого лица.

Я смотрел на него, не отрывая взгляд.

— Рэн… Я понимаю, ты потрясён тем, что мамы вдруг не стало, но авария уже произошла, и с этим ничего не поделать. Мы как представители главного семейства династии возьмём тебя под опеку, хорошо? — сказал мне дядя.

— Ты единственный мальчик в роду, наш драгоценный наследник, и будешь расти, ни в чём себе не отказывая, — отозвалась тётя.

Её «ни в чём себе не отказывая» заставило меня задуматься. Мне доводилось слышать, что наши родственники — богатые люди, владеющие недвижимостью в самом центре города. Но в то же время мы почти никогда с ними не общались…

Я скользнул взглядом по фотографии, выпавшей из семейного альбома. На ней были мы втроём — я, мама и папа, ещё в те времена, когда ютились в маленькой квартирке. Как же я тогда был счастлив… Конечно, потому, что был совсем малышом, но главное — потому, что мы жили втроём. Кто бы мог подумать, что всё закончится вот так?..

— Рэн! Скажи хоть, что слышал меня! — раздался громкий дядин голос.

Я хорошо помню день, когда он разговаривал так же громко. Однажды дядя объявился в нашей квартире в сопровождении адвокатов и заставил папу и маму развестись. Наверное, это было как-то связано с тем, что я «единственный мальчик в роду, драгоценный наследник». После того случая мама рыдала целую вечность. Вот такие они люди: говорят громкими голосами, когда хотят добиться своего…

Но куда больше я злился не на дальних родственников, а на папу. Почему он видел мамины слёзы, но ничегошеньки не сделал?! Почему поступил так, как ему приказали?..

Я решил спросить об этом у дяди:

— Почему папа не пришёл?

— Забудь о нём уже.

— Почему? Он ведь мой папа!

— Ты же знаешь: твоя мать с ним развелась. Даже суд признал нас твоими опекунами. Он тебе чужой человек, — сказала тётя.

— Тогда я буду жить один!

— О чём ты? Ребёнок в одиночку ни за что не выживет, — дядя хмыкнул.

Я пытался просверлить взглядом его нос.

— Я смогу прожить один. А когда стану сильным, за всё с вами поквитаюсь!

— Да что ты несёшь, Рэн? Ты…

— Ненавижу! И вас, и отца — всех ненавижу!!! — крикнул я напоследок и выскочил из дома.

На Сибую вновь опускалась ночь.

Я пытался найти пристанище, пока совсем не стемнело. Какое-нибудь безлюдное место, где я мог бы дождаться утра под крышей. Но сегодня мне решительно не везло: всё оказалось занято такими же бедолагами, как я, или компаниями гуляк. Где-то и вовсе велись строительные работы. Я шёл так долго, что ноги начали заплетаться.

По пути я встречал родителей, прижимающих к себе детей. При виде этой картины в груди у меня что-то свербело. Всякий раз, когда я натыкался на лица детей — такие счастливые, такие беззаботные и благополучные, — в подсознании звучало: «Ненавижу!» Что-то неведомое бушевало внутри: «Ненавижу! Ненавижу!»

И это что-то рвалось на свободу, настойчиво барабанило в дверь, грозилось выбить её силой. Но я терпел и держался. Однако чем дольше я противостоял, тем упорнее оно стучало: «Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…»

И тут стало ясно: я проклинал! Проклинал своих мерзких родственников. Проклинал отца, который не пришёл на помощь. Проклинал всех счастливых, беззаботных, благополучных людей вокруг.

«Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…»

Проклятие вертелось в груди и пробиралось всё выше. Терпеть его было невыносимо. Оно разорвало бы меня в клочья, не дай я ему выход. Поэтому в следующий миг оно с устрашающей силой вылетело на свободу.

— Ненавижу!!! — заорал я изо всех сил.

Взрослые вокруг замерли. Их недоуменные взгляды сошлись на мне. Я не выдержал и повернулся спиной. Кто-то подошёл и участливо протянул руку, но я отмахнулся и побежал прочь, оставляя позади то, что вырвалось из груди.

Надо мной простучали колёса очередного поезда. Я сидел на парковке под мостом, между двумя брошенными велосипедами, уткнувшись лбом в скрещённые руки. Видимо, сегодня придётся ночевать здесь. Я так устал, что и головы поднять не мог.

Из кармана высунулся Тико — тот самый малыш, с которым я познакомился в переулке рядом с Центральной улицей. Он был совсем малюткой и тикал, словно секундная стрелка, поэтому я назвал его Тико[3].

Зверёныш потёрся о мой лоб и запищал, будто утешая:

— Кю. Кю.