Дитя и болезнь. Неведомый мир по ту сторону диагноза

Ты знаешь, умирать совсем не страшно.
Не страшно, только жалко оставлять
все, что не сделано. Что сделано напрасно,
Мне жаль, что не могу с собой забрать.

Мне жаль тебя. Ты будешь одинока,

Я не проснусь, ты рядом будь со мной.
Смотри в глаза, ласкай мой русый локон,
И тихо колыбельную мне пой.

Моя душа, и голос твой, и песня,

Сплетутся до прозрачных облаков.
Подставь ладонь, к тебе дождем невечным
Сойдет мой светлый мир, моя любовь.

Света

В рисунках.

Вот история Игоря. Во время наших встреч мы с ним говорили о том, как может выглядеть здоровье и болезнь. На фоне лечения у Игоря уменьшилось количество тромбоцитов, что тоже стало темой одной из бесед. В какой-то момент он нарисовал свое представление о работающем тромбоците.

Как-то мы с ним говорили, что тромбоциты чем-то похожи на строителей, потому что помогают залечивать раны. И Игорь изобразил тромбоцит с лопатой.

— А почему он желтый? — спросил я.

— Мне переливали, я видел. Только вот брюки у меня получились черные…

«Получились»… Конечно, тромбоцит выкопал яму для каких-то строительных нужд, но мы можем «прочитать» рисунок по-другому: на его пути встретилось серьезное препятствие. Оно перекрыло дорогу, и ему предстоит спуститься вниз, а потом карабкаться вверх. А сейчас тромбоцит «стоит на краю…».

Насколько образ тромбоцита совпадает с тем, кто его нарисовал? Мы видим, что Игорь превратил его в человека. И даже одел. У тромбоцита нет волос, что добавляет сходства с автором рисунка.

Рисунок сделан в марте, а в июле того же года Игорь умер…

И, конечно, предчувствие смерти проявляется в снах. Мама одного мальчика рассказывала:

«Говорит, что хочет в рай, к Богу. Видел сон, как мы с ним поднимаемся на лифте в каком-то высоком доме. Мы поднялись на 119-й этаж. Там был Бог».

Завершение

Наступает момент, и ребенок просто следует желанию освобождения. Вспоминает мама Изабель:

«…ты начало сознательно и обдуманно прощаться со всеми…

…Продиктовала мне список, кто, что должен получить на память о тебе…»[154]

Способность прощаться (применимо ли здесь слово «умение»?) никак не связана со степенью взрослости биографической. Это результат внутреннего взросления ребенка в ходе болезни, зрелость метафизическая, которую митрополит Антоний назвал «мерой приобщенности к вечности». Конечно, подросток будет «собираться в путь» не так, как это сделает дошкольник, но у обоих будет и нечто общее — их устремленность в Вечность. Это похоже на следование зову иного мира, призывающего ребенка к переходу туда. Дети оставляют здесь все, и даже любящих родителей, но одновременно передают им бесценный дар — свой пример перехода в Вечность.

Вспоминает мама Изабель:

«…она заставила меня подумать заранее, — как пройти весь этот путь, и в самом конце его отпустить любимого человека, чтобы он мог умереть с миром. Я поняла, мне нужно использовать каждую минуту, пока мы вместе. Не во временном продлении твоей жизни лежит исполнение предназначенной нам судьбы, а в той доброте и глубине общения, какой мы наполним дарованный нам Богом общий отрезок жизни».

Слово, наиболее полно выражающее суть этого процесса, — завершение. Ребенок завершил жизнь. И дело не в длине этой жизни. Когда плывешь по реке в лодке и опускаешь руку в воду, не сможешь зачерпнуть больше, чем вмещает ладонь. Не важно, сколько длилось это погружение — секунду или час. Все равно больше не зачерпнешь. Ладонь — это мера. Она наполнилась и лишнего уже не вместит. Может быть, то же происходит и с человеческим сердцем, погруженным в воды времени? Если оно наполняется всем необходимым для Вечности, оно исполняет свою меру…

Можно ли сказать, что детям умирать легче? Наверное, лишь в том смысле, что они в большей мере приобщены к Вечности, еще не успели истончить живительную связь с ней земными привязанностями. Митрополит Вениамин Федченков рассказывал:

«В Симферополе в семье Р-х умирал трехлетний любимец. Родители плачут. А он говорит им: “Домой, домой ухожу”»[155].