Дитя платонической любви

– А так! Мамаша не стала обсуждать, как она красть собиралась дитя собственное, токо и сказала, чтоб к такому-то числу, да к такому-то часу барышня эта ее вон там, возле черного хода ждала. Она сказала, а я ждать не стала. В аккурат перед этим числом, ночью дитёшку на куклу подменила. А наша Настя – клуха, она и не хватилась. У ей хоть всех вынеси!

– Да я слышал, – качнул головой Дуся. – А чего ж ты мне сразу не сказала?

– Так как сказать-то?! – испуганно заморгала баба Глаша. – Дальше-то чаво творилось! Эту мать молоденьку стащили! И кому понадобилась? Милиции понаехало! Думаю – скажу, так меня сразу во всех грехах обвинят, а ить мне таперича никак нельзя! Надо дочке с малышкой помогать!

– Так ты отдала мою дочь своей дочери, которая теперь без сына?

– Ей. Она ить не старая ишо. Сильная. Мне-то ить не поднять. Да и с работы не пустят, а жить на што, да ишо с дитёнком?

– Ну нормально! – хлопнул себя по коленям Дуся. – Она, значит, как Робин Гуд – отбирает у богатых и дает бедным! Детей!

– А ты не ерепенься! – обиделась бабушка на Робин Гуда. – Я ить не насовсем забирала. Матерь от мук спасти хотела, не дело это – детей разбазаривать. Одумалась бы она! Токо ее убили.

– А мне вот нельзя было сказать, а? – прищурился Дуся. – Я тут как идиот ношусь, а эта…

Бабушка не знала куда деться.

– Дак ить говорю тебе – боялась! Откуда ж я знала? Я ж думала – это ты девку-то сташшил! Сам же орал бегал – не моя девчонка, не мое дитя! Вот и думалось, что ты мать так за вранье проучил!

Дусю перекосило.

– Ну, спасибо тебе, старая! Столько лет с тобой бок о бок… Даже разговаривать с тобой теперь не хочется!..

Бабушка ухватила Дусю за рукав и стала заглядывать в глаза.

– Да ты не злися, милок. Я ж ить добро помню. И телевизор твой смотрю кажен день. Потому и укрывала тебя, когда ты вот тут ночью-то дрых. И так за тебя всегда горой стою. Но ить дитё, оно ить не игрушка кака! К тебе спервоначалу приглядеться надо было…

– Подожди-ка… Значит, это ты за мной шпионила? В затылок пялилась? Ну-ка, встань вот так… нет, немножко повернись… Ах, вот кто у нас Лысый Череп! Это ты платок так обвязываешь, что у тебя волос не видно!

– Стара я, милок, патлами трясти, вот и повязываю. А чего это ты сразу – череп? Да ишо лысый? Он у меня как у всех – волосатый!

– Ладно, пойдем дочку забирать, – поднялся Дуся. – Пора ей уже и домой.

Баба Глаша засуетилась, принялась поправлять платок, одергивать халат и некстати хихикать:

– Дуся! Хи-хи… А девчоночка – вылитый ты! Вот убей меня гром!

– Ничего удивительного, моя же дочь, – распирало от гордости Евдокима.

Он даже поймал такси. Водитель вел машину на приличной скорости, и все равно Дусе казалось, что он едва плетется.

– А зовем мы ее Евдокией, в честь тебя, стало быть, – рассказывала баба Глаша.

– Маша она, – буркнул Дуся. – Мария. Мать ее так назвала, так и будет.

– Хорошо, хорошо… А вот ей бы колясочку, – цокала языком старушка.

Дуся заелозил на сиденье.

– Баб Глаша, денег у тебя нет с собой? Я б завтра отдал. А то… колясочку ж надо.

– Не, милок, у меня ни с собой, ни так не имеется, – «успокоила» бабушка. – Да нешто к спеху? Завтра все укупишь…

– Завтра у меня дел!.. Надо же на работе что-то решать, – уже вовсю погрузился в новые приятные заботы Дуся.

– А чего решать? Возьмешь декрет, – подсказала баба Глаша. – Теперича и мужукам дают, я слыхала. Хи-хи, будешь – филин в декрете!

– Тогда уж сова! – не обиделся Евдоким.

Старушка еще раз взглянула на него, с облегчением вздохнула и проговорила:

– А деньги… У моей дочки возьми, есть у ней.

Олимпиада Петровна ни минуты не сомневалась в том, что ее сын вернется домой заместителем главного врача. Она уже сбегала в магазин и купила для такого случая тортик на три килограмма, конфеток на двести рублей и даже бутылочку шампанского припасла. Теперь металась от окна к дверям, но сына все не было. За ней в таком же волнении носилась Душенька и тонко пронзительно тявкала.

– Душенька! – выговаривала ей Олимпиада Петровна. – Мне твой лай совсем не нравится. Пойми же, ты – собака солидного работника и лаять должна солидно, например, как овчарка. Иди, тренируйся!

Но Душенька все так же визгливо брехала, а Олимпиада Петровна все так же носилась от дверей к окну.

Наконец, ближе к вечеру раздался звонок.

– Дуся!! – увидела мать сына в глазок.

На пороге стоял счастливый сын с ярким, нарядным кульком, а позади баба Глаша перла на себе коляску.

– Дусенька! – растерянно проговорила мать и вдруг кинулась к кульку. – Боже мой! Ну как ты держишь ребенка?! Иди ко мне, мое солнышко… Давай я тебя на кроватку… Дуся, куда ты лезешь, это я не тебе, это я внучке!

Уже поздно вечером, когда все взрослые наохались и наахались, когда баба Глаша со слезами умиления на морщинистом лице отбыла домой, а маленькая девочка сладко спала на огромной кровати новой бабушки, к Дусе подошла Олимпиада Петровна:

– Сынок… я вот на Машеньку смотрю… Нехорошо это, – всхлипнула она.

– Маманя! – насторожился Дуся. – Я совсем не понимаю – ребенок спит, что тут нехорошего?