Дитя с зеркалом

«Как же порочно одеяние ваше, скопцы! — так говорит Ночь мудрецам этим. — Но мне вы откроетесь, вас я увижу без фиговых облачений, видеть хочу я бессилие ваше, клеветники!»

Ночь — вот уж воистину экзаменатор для жестокосердных! Те способны лишь кусаться и царапать в сумраке ночи, но бессильны они поглощать и поглощаться во тьме её, чтобы быть Светом!

«Как же трусливы вы, беззубые! — так говорит Ночь к жестокосердным. — Об меня вы сломаете свои когти, ибо я одна знаю желания ваши, но не попрекать стану ими, а заставлю вытечь их через край! О пощаде вы будете просить меня, жестокосердные, о пощаде!»

Только для трусов и зануд ночь кажется бременем, только для них ночь не праздник, но тьма, озвученная лаем собак! В сумраке ходят они, они ищут себе подаяния. Но кто же подаёт в ночи, отверженные?!

«Только вы сами и есть свой запрет! — вот о чём говорит Ночь страшащимся! — Будет вам дико во мне, когда откроются вам тайны мои, но тогда только и узнаете вы, что не было у вас жизни, что жизнь прошла мимо вас стороною!» Но не страшен мрак ночи влюблённому, он манит страстную его душу! Ибо нет больше тени и царства теней, но только ночь!

Кто не радовался ночи, тот не знал дня! Тысячи людей в шествии карнавальном под раскаты музыки торжествующей празднуют триумф собственной радости! — такова моя ночь! Танцовщики и танцовщицы открывают объятиями ночь! Загорелые тела их оголены, а на лицах — маски: прочь лицедейство, всё открыто, и всё дозволено!

Жизнь остановилась и катится вспять, потоком радостных криков и смехом веселья! Как же хочется, не играя, но играючи, затеряться в толпе!

До чего же хороши они, эти беззаботные люди, в блеске искрящихся фейерверков, в сиянье бенгальских огней, в отблесках звучных петард! И как же велика эта песнь, как безоблачна она и чиста! О, как бы хотел я петь и петь эту песнь сквозь слетающие календари моих лет! Ночь — святительница молчания, ибо замолкают языки вавилоновы, касаясь сахарных нёб! Не терпит ночь речи, ибо не выносит она лжи, великая блудница!

«Молчите! — говорит властительница Ночь. — Всё я спрятала в своём чёрном плаще, только слова ваши не могу я укрыть: так замолчите же или пойте! Хватит глупости и лицемерия, оставьте их до утра, пусть сожжёт их Солнце — мой вечный жених!».

«Хуже нет печальной радости», — так говорит эта Ночь. И я вторю ей: «Нет хуже печальной радости».

К чему живёте вы, не знающие смеха? К чему вы мудрствуете, не знающие крика восторга? К чему вы любите, не знающие безумья?

Прочь от меня, прочь, нечестивцы, прочь! Безумную песнь свою поёт Заратустра под аккомпанемент преданной ему ночи!

«Знаете ли вы большего имморалиста, чем я?» — так говорю я ханжествующим.

«Знаете ли вы души моей свет?» — так говорю я страждущим.

«Знаете ли вы самих Себя?» — так говорю я ищущим.

«Вот вам моя ночная песнь!» — так говорю я обретшим.

Но что же сказать мне тебе, друг мой?

Твой Заратустра

ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ПЕСНЬ

Афины

Привет шлёт тебе город, в котором даже камни хранят великую тайну близости!

Вот он, великий город, вот он — великий в своей молчаливости!

Как же хорош он, залитый солнцем! Как ворожит его ночь! Сколько в нём радости, сколько печали! Вся история человечества заключена в нём. Взлёты и падения человечества помнят тёплые камни города этого, хранящего тайну!

«Что ж так хорошо хранит он историю человечества и не помнит о человеке?» — думал я, когда заслышал божественную музыку, доносившуюся ко мне с моря, и поспешил на сладостные, тягучие её ноты.

Так бежал я, влекомый чарующими звуками, когда открылась мне площадка, выложенная мраморными плитами, что выходила навстречу бескрайним водам, над которыми в трепетном ожидании зависло вечернее солнце.

Шесть прекрасных девушек со стройными станами, увитые лепестками роз, и шесть юношей прекрасных, как южные кипарисы, с полуобнажёнными торсами, танцевали сиртаки под музыку Купидоновой флейты.

Их руки сплелись, подобно молодым виноградным лозам, обнимая покатые плечи, а головы их склонились, словно спелые бутоны роз чайных, что смущены своей девственной красотой.

Музыка текла игриво, словно водные струи по мраморной глади, и нежила, подобно майскому ветру. Привставая на носочки, будто бы на мелководье, двенадцать созданий, как весенняя листва юных, вычерчивали ровные круги на площадке, предназначенной танцу.

Я замер, как на заре замирают безвольные птахи, разбуженные первыми лучами нового дня. Но вдруг оборвались магические всполохи флейты, и кто-то сказал: «Смотрите, смотрите! Это Заратустра-Танцор!»

В мгновение ока окружили меня молодые созданья, щебеча и мурлыкая. «Станцуй свой Танец для нас, Заратустра!» — так обращались они ко мне своими бархатными и шелковистыми голосами.