Дитя среди чужих

Малыш перемещается на несколько футов влево от Пита так быстро, что Пит чертыхается и отскакивает назад, нож поднят выше, глаза расширены, рот скривился в предвкушающей ухмылке.

– А ты шустрый, да? – в нетерпении говорит он.

Затем существо выходит из тени на свет.

Пит давится, когда от страха в горле чувствуется кислота, а сфинктр рефлекторно сжимается, чтобы содержимое нижних отделов кишечника не оказалось в штанах.

– Что ты, черт возьми, такое? – шепчет Пит, его разбитый разум ничего не понимает, не может уловить смысл странного зверя, рычащего на него сверху вниз.

Его глаза маленькие и белые, внутри них подергиваются крошечные зрачки. Кожа темная, но скорее розоватая, чем черная, будто полупрозрачная, а пульсирующая под ней кровь кажется черной. Толстые, извилистые вены проходят по всему телу, уже более трех футов в длину и толщиной с четырехлетнего ребенка. Головка заострена кверху и усеяна щетинками. Туловище яйцевидное, как брюшко паука, но это не паук. Иначе из высокого угла подвала торчали бы восемь согнутых веток.

А у малыша всего шесть.

Он снова шипит, и Пит видит тонкую струйку слюны, стекающую из разинутой пасти.

– Голодный, pendejo? – спрашивает Пит, оскаливаясь.– Да? А знаешь, что? Я тоже! Так что давай уже без этой херни, лягушонок! А? Давай, спускайся и поцелуй дядюшку Педро, мерзкий таракан! – кричит Пит, рассекая лезвием воздух.– ДАВАЙ, ПОПРЫГАЙ, ЛЯГУШОНОК! ПРЫГАЙ, ЧЕРТОВА ТЫ…

Проклятия Пита обрываются и превращаются в крики, когда тварь – с шокирующей скоростью – отскакивает от стены с такой силой и точностью, что у Пита нет времени дернуть ножом, вместо этого он ловит тварь руками, когда та прилепляется к его груди и лицу, сбивая его с ног. Весь воздух вышиблен из его легких. А нож выскакивает из пальцев, когда мужчина врезается в землю.

– НЕ-Е-Е-ЕТ! ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ! – визжит Пит.

Оказавшись лицом к лицу с малышом, он наконец освобождает кишечник и мочевой пузырь; лицо искажается от ужаса осознания, что смерть неминуема. Челюсть малыша раскрывается, как у змеи; заостренные зубы – черные губы загибаются назад, обнажая их во всю длину – намного длиннее, чем казалось Питу. Дикие, необузданные белые глаза широко раскрыты и полны нетерпения… голода.

В смерти Пит в последний раз использует сталь, которая так хорошо служила ему всю жизнь,– упрямая ярость, мужество перед лицом больших трудностей, которые позволили ему пережить бедность, десять лет в банде и годы заключения с такими же подонками, как он сам.

– ХОЧЕШЬ ТАНЦЕВАТЬ, СУКИН СЫН?! – дерзко кричит мужчина в лицо твари, пальцы тянутся к упавшему ножу.– НУ ТАК ДАВАЙ ПОТАНЦУЕМ!

Малыш радостно шипит и закрывает ртом половину пораженного лица Пита. Длинные зубы вонзаются в плоть, и когда существо смыкает железные челюсти, лицевые кости хрустят, как глиняная посуда. кровь льется ему в рот, и малыш с благодарностью жует. Умирающее тело бьется в конвульсиях под твердыми конечностями, которые с каждой минутой становятся все сильнее. С каждым глотком.

Существо поедает Пита и снова жует, попробует на вкус, с хрустом проглатывая то, что осталось от головы мужчины, жадно поглощая кости, кровь, плоть и мозг.

В конце концов, это его первое настоящее блюдо.

А малыш жутко голоден.

4

Генри сидит на полу спальни, оцепеневший и испуганный.

Когда начались крики – сначала снаружи кричал мужчина, затем снизу закричала женщина (видимо, Дженни) – Джим выбежал из комнаты, а за ним и Лиам, который обернулся только для того, чтобы ткнуть в Генри пальцем и крикнуть:

– Не выходи!

Не зная, что делать, Генри садится на пол и смотрит на дверь спальни.

Она широко открыта.

Холодные сопли стекают по его верхней губе, и он вытирает их тыльной стороной ладони. Джим и Лиам кричат снаружи, возле сарая. Лиам звучит обеспокоенно, а Джим – сердито. Генри даже не старается тянуться; он знает, о чем они думают, что чувствуют. Знает, что происходит, почти чувствует пылающие красные и грязно-коричневые оттенки ярости и отчаяния, пронизанные чернильно-черным ужасом. И вообще, он слишком устал. Живот урчит и сводит судорогой, мальчик чувствует слабость в конечностях, а в голове одновременно мутно и пусто, будто там, где раньше был мозг, находится мокрая вата.

Он встает и подходит к открытой двери. За ней маячит тускло освещенный коридор, требующий бежать, спасаться. На мгновение Генри кажется, что он вовсе не в заброшенном доме, а у себя, в спальне, Дэйв и Мэри спят прямо по коридору, а ночник разгоняет густую, подкрадывающуюся темноту, тянущуюся по всем коридорам. Ему кажется, если он переступит порог, то почувствует под носками не старое расщепленное дерево, а плюшевый темно-зеленый ковер, смягчающий его путь из спальни в туалет, куда он ходит босиком, в чистой и удобной пижаме, уже желая вернуться в постель, забраться под теплые одеяла и заснуть сном защищенного, любимого и довольного человека.

Он кладет маленькую ручку на холодную дверь, прислушиваясь. Крики прекратились, но внизу есть какое-то движение.