Дитя среди чужих

Солнце, все еще молодое и клонящееся к низу с востока, медленно окрашивает горизонт в персиково-желтый цвет, светлое утро медленно разливается по земле, горам и деревьям. Однако внизу, в этом сыром подвале, нет ничего более насыщенного, чем дымчато-серая атмосфера, к которой глазам Пита приходится привыкать, когда он доползает до подножия лестницы.

Он медленно поднимается на ноги. Одна рука сжимает длинный металлический складной нож, другая держится за живот, рана сильно кровоточит, кровь пульсирует сквозь сжатые пальцы, стекает по бедру и ноге, капает на ботинки и грязь.

Когда он привыкает к темноте, то замечает полоски человеческой кожи, все еще прилипшие к бетонной стене, теперь уже высыхающие, скрюченные и коричневые среди остатков смолы, которой и приклеили беднягу. Конечно, сейчас Пит знает больше, чем тогда, и у него есть довольно четкое подозрение относительно виновника смерти парня – кто именно приклеил его к стене и расколол череп, как гнилую тыкву после Хэллоуина, как те, которые Пит в детстве сбрасывал с крыльца.

Снаружи доносятся крики, приглушенные земляными стенами. Пит узнает голос Грега, но игнорирует его, как и все, что приходит извне, в реальном мире, который когда-то существовал в сознании мальчика, которым он был, в сознании преступника, которым он стал. Того мальчика съели заживо, а мужчину раздели, как сухую ветку, с которой срезали листья и кору, сократили до сердцевины – сочетания насилия и самосохранения.

Хищник. Выживший.

Разумом Пита теперь управляют исключительно низменные инстинкты, позволяющие сосредоточиться на том, что находится перед ним в темноте, на добыче, примостившейся на потолке забытого богом подвала.

Если у мира и есть анус, то я в него залез.

Он делает несколько шагов вперед, к объекту своей ненависти – странному кокону, который насмехался над ним с тех пор, как впервые увидел его. Как тайна, наглая, неискренняя пассивность, позволяющая выиграть время, уберечь себя от насилия, создать ложное чувство беспомощности, нейтралитета. Бесчувственности.

Но теперь Пит знает. Он все знает.

Что бы там ни было, оно живое. И у него есть защита. Хуже того, оно сыграло свою роль в кошмарах этого дома. И Пит этого не потерпит.

Просто не может.

– La venganza es un placer de dioses,[7] – шепчет он, шагая вперед, теперь всего в нескольких футах от этого нечто. Он крепче сжимает рукоятку ножа. Его улыбка становится шире.– К черту тебя,– говорит Пит.

Он вонзает нож в сердцевину кокона, вытаскивает лезвие, скользкое от коричневой слизи, и вонзает обратно снова, и снова, и снова.

При последнем ударе нож погружается так глубоко – так легко,– что вместе с ним входит весь кулак Пита, прямо сквозь разбитую скорлупу в студенистую субстанцию.

– Твою мать! – кричит он, отходя назад.

Тяжело дыша, с бисеринками пота на лице и шее, татуировка собачьей пасти на кадыке подпрыгивает при каждом тяжелом вдохе, выражение мстительной ярости на лице Пита меняется растерянностью. Нулевой результат сначала разочаровывает, а потом тревожит.

Только сейчас, когда солнечные лучи проникают в маленькое помещение, рассеивая тени и раскрывая детали, Пит замечает большую щель в верхней части кокона. Будто то, что находилось внутри этой штуки, вылезло (вероятно, недавно) наружу.

– Нет,– говорит мужчина и с гортанным проклятием хватает разорванные останки кокона, пытается сорвать его, сбить с потолка и бросить на землю. Вместо этого кокон рассыпается у него между пальцами. Он отбрасывает грязные комья опавших листьев, пригоршни грязи, пропитанной вонючей, склизкой жидкостью.

Он смотрит в открытую комнату с раскрытой тайной и понимает, что там ничего нет.

Пусто.

Он роняет всю эту кашу на землю и замечает, что там уже образовалась лужица.

За ним резко что-то шевелится.

Пит поворачивается, держа в напряженной руке нож острием вперед, целясь им в темные углы, как пистолетом, талисманом.

Что-то скользкое, длинное и темное крадется в тенях, сгустившихся на полу в дальнем конце комнаты. Затем черная фигура движется вверх, взбираясь по кирпичной стене, пока не достигает высокого угла. Маленькие белые глазки смотрят на него из темноты. Раздается тихое шипение, и в открытом рту показываются крошечные заостренные зубы.

– Да какого хрена? – бормочет Пит себе под нос и делает шаг к этому существу, вытянув нож, временно забыв о ране в животе, отведя другую измазанную кровью руку в сторону. Он готов бороться с этой… штукой.

Готов проделать в ней множество дыр.

Готов смотреть, как она истекает кровью.

Пит пристально следит за существом, все еще скрытым в глубокой тени, пока снаружи доносится все больше звуков – пронзительные крики ужаса и боли.

Несущественные. Неуместные.

– Тут только ты и я, херовина,– протягивает Пит. Пот заливает ему глаза, несмотря на холод в комнате. Рукоять ножа скользит в ладони, но он сжимает ее крепче, бугристые мышцы тощей руки напряглись.