Дитя урагана

И вдруг словно весеннее солнце оживило тоскливые и мрачные зимние дни. Дом наш наполнился радостью. Отец стал уходить чуть свет, чтобы поспеть на утренний поезд; мама уже не шила целыми днями. По вечерам, когда отец возвращался домой, они радостно обнимали друг друга, смеясь и оживленно болтая. Оба они были тогда уже не первой молодости, располневшие, и при этом наслаждались, как дети, утешительным сознанием того, что с неприятностями покончено — хотя бы на ближайшее время.

Никто не объяснял мне причин перемены, но я догадывалась — неприятности кончились, потому что появилась работа, а с ней и деньги.

Вскоре мы переехали из мрачного кирпичного дома в другой, стоявший чуть дальше вдоль дороги: крашеный дощатый дом с садом и лужайкой позади и небольшой площадкой спереди, зарослей дроком, шиповником и папоротниками. Отец называл этот дом «коровуна», что на языке фиджи означало «обитель мира».

Здесь в мире и довольстве мы прожили долгие годы. В гости к нам приходили друзья, и за круглым обеденным столом в холле я часто слышала беседы об искусстве и литературе. Во время званых обедов детям вмешиваться в разговор не полагалось; покончив с едой, мы должны были попрощаться и немедленно отправляться спать.

Отец и мама считали, что детям вредно поздно ложиться и засиживаться с гостями. Когда сами они бывали в театре или в концерте, то всегда потом рассказывали нам обо всем, что видели и слышали. Отправляясь в оперу, мама надевала красивую накидку из красного плюша и декольтированное платье, и весь следующий день в доме слышался ее голос, распевавший отрывки из «Лючии ди Ламмермур» или «Трубадура». Вечерами к пению присоединялся отец, и они обсуждали каждую оперную партию или роль в пьесе.

Однажды я сказала отцу, что собираюсь устроить у нас в холле театр; а надо сказать, к тому времени я еще не видела ни одного спектакля.

— Что же ты собираешься делать в своем театре? — полюбопытствовал отец.

Я ответила:

— Я инсценировала легенду про Вильгельма Телля.

— Как это — инсценировала? — рассмеялся отец.

— Я буду матерью, — объяснила я. — Алан будет Гесслером, потому что Арти не хочет быть тираном. Он хочет быть Вильгельмом Теллем. Сыном будет Найджел, а Фанни, Лил и Софи будут жать хлеб на поле.

Фанни, Лил и Софи, мои двоюродные сестры, жили рядом, а двоюродный брат Арти часто приходил к нам поиграть с мальчиками.

Родители переполошились, услышав, что я оповестила о представлении всех двоюродных братьев и сестер, а также теток и дядей да еще и множество соседей и друзей. Среди них оказались Бруксмиты, которых родители иногда приглашали в гости. Фрэнк Бруксмит был художник из Англии; его жена, ясноглазая темноволосая женщина, живая и милая, всегда разговаривала со мной так, словно я была не маленькая девочка, а одна из ее подруг.

— Да ты понимаешь, что это значит — инсценировать? — спросил отец. — Прежде всего драматургу нужен макет сцены и маленькие фигурки, которые передвигают по ходу действия пьесы. Только писателю с большим опытом под силу заниматься инсценировками.

Я несколько приуныла, но решила, что отступать поздно. У мамы я встретила больше сочувствия, хоть ее и смущала мысль, что столько людей придут смотреть моего «Вильгельма Телля». Никто мне не помогал, кроме Алана и Найджела. Они смастерили лук и стрелу, они же, по моему указанию, бегали к дяде Слингсби за соломой. Солома была свалена у дяди в сарае и шла на подстилку для лошади.

Мы связали солому в снопы — они должны были изображать сжатый хлеб на поле, и я, покопавшись в груде наших маскарадных костюмов, подыскала кое-какое старье. Мальчикам я сделала штаны в обтяжку из длинных чулок и камзолы из старых курток, отрезав рукава. Еще я смастерила для них остроконечные шапочки с длинными перьями; девочки были в ярких платьях и с веночками на голове.

Хоть я и переписала каждому его роль, но заставить мальчиков выучить что-нибудь было очень трудно. Правда, на Алана я могла положиться; зато Арти не желал учить ни строчки. Единственное, что его интересовало, — это стрельба из лука. Найджелу не нужно было ничего говорить, а девочкам полагалось только петь. Но даже это у них не получалось — вместо пояснений, которые должен был делать хор по ходу действия, получались какие-то странные, нестройные звуки.

В день представления мы выстроили стулья рядами, оставив в одном конце холла место для сцены. Задник не был мною предусмотрен, так что декорациями служили только снопы да солома, разбросанная по полу.

Пролог — без всякого музыкального сопровождения — хор пропел сносно; Арти; Алан и я надрывались изо всех сил. Потом я обратилась к тирану со страстной речью, а Гесслер в свою очередь обратился к Теллю со своими знаменитыми словами. Если Телль, сказал он, попадет в яблоко на голове своего сына, то он, тиран, дарует ему свободу.

Мы очень тщательно подготовились к этому выстрелу. Я разрезала яблоко пополам и связала его, а Найджел, держа руки за спиной, должен был дернуть за веревочку, когда Телль выстрелит.