Дитя

– Знаете, мне кажется, у меня в кабинете есть кое-какие бумажки по этому делу. Только не проболтайтесь моей жене: я обещал ей полностью избавиться от всякого полицейского добра, – улыбнулся в ответ Лен. – Можно пойти взглянуть. У вас есть время?

– Безусловно, – ответила Кейт.

В кабинете у Ригби кругом были машины. Повсюду виднелись фотографии с дорогущими кузовами, блестящими хромированными деталями, гоночными трассами.

– Это Гудвуд[18], да? – сразу заинтересовался Джо, ткнув пальцем в один из снимков.

Лен Ригби подошел к нему поближе посмотреть.

– Он самый. Каждый год езжу на «Фестиваль скорости». Вы там бывали?

– Да, у меня обычно туда мать приглашают, и я тоже урываю себе билетик. Обожаю это дело!

– Но мы все же не станем отнимать понапрасну время у господина инспектора, верно? – выразительно сказала Кейт своему юному напарнику.

– Да ну, вы и не отнимаете, – отмахнулся хозяин. – Давайте-ка посмотрим, что у меня тут имеется на Ирвингов, – добавил он и подмигнул Джексону.

Увидев тонюсенькую папку с исписанными от руки листками, Кейт мигом остудила свои ожидания.

– Итак, – довольно сказал Ригби, – что у нас тут есть?

Он быстро стал листать содержимое папки – чересчур даже быстро для Кейт, – но вдруг остановился на середине и отлистнул обратно пару страниц.

– Тут мои записи, набросанные сразу после того, как мы выяснили о романе ее мужа, – пояснил Лен. – Когда я спрашивал Ника Ирвинга в присутствии жены, то он сказал, что это была мимолетная связь и что он не знает даже полного имени той женщины. Однако это не так. На следующий день он сам мне позвонил и все рассказал. Он не хотел, чтобы об этом знала Анджела. Мы «пробили» ту, другую, дамочку. Где тут ее имечко? Мэриан Лэйдлоу. Да, вот она.

Кейт быстро занесла это в блокнот, сверила, правильно ли записала имя, и поинтересовалась:

– А что она собою представляла?

– Мой сержант с ней повидался. Тут вот говорится, что она приятная, вполне приличная женщина тридцати пяти лет. Медсестра, как и миссис Ирвинг. Судя по ее словам, эта связь длилась некоторое время. Были даже разговоры о том, что Ник Ирвинг оставит свою жену, но потом их отношения резко оборвались. Когда об этом прознала Анджела.

– Медсестра? – У Кейт тут же участился пульс. – Черт подери! А она знала Анджелу? Она, случайно, не работала в Бейзингстокской больнице?

– Нет, увы, – улыбнулся детектив. – Мы тогда тоже, вот как вы сейчас, сделали стойку – обрадовались, что нашли верного подозреваемого, – однако у мисс Лэйдлоу оказалось просто железное алиби. Она в тот вечер была на дежурстве в гериатрическом отделении в Саутгемптоне. Во многих милях от Бейзингстока и при десятках свидетелей. Так что это был еще один глухой конец.

– Хотя и интересный, – произнесла Кейт.

– Лен, обед на столе! – крикнула из глубины дома супруга.

– Ну, пожалуй, я рассказал вам все, что знаю, – сказал детектив-инспектор Ригби.

– Это было замечательно, – крепко пожала ему руку Кейт. – А не могу я позаимствовать ваши записи на пару дней? Обещаю, что верну их…

– Лен! – уже настойчивее крикнули ему.

– Иду, милая! – отозвался Ригби. – Можете их сфотографировать, но с собой дать не могу. И все, что я вам рассказал, вы используете только для общего фона. На меня не ссылаться. Договорились?

– Даю вам слово, – кивнула Кейт, и Джо начал быстро снимать странички на свой мобильный.

30

Понедельник, 2 апреля 2012 года

Эмма

Из старого чемодана, хранящегося под гостевой кроватью, я вытащила свои давнишние дневники. Я не видела их уже долгие годы, однако эта статья о младенце заставила меня вновь посмотреть, с чего все началось. На случай, вдруг со мною так жестоко подшучивает собственное сознание.

Это дешевые, тоненькие школьные тетрадки, исписанные убористым почерком. В них мои подростковые годы. Забавно, как я делю свою жизнь на две отдельные временны́е вехи. Словно в них я – совершенно разный человек. Надо думать, я и была тогда совсем другой. Все мы были другими.

Когда я перечитываю их сейчас, мне хочется плакать по той девочке-подростку – по себе самой – и по той девчушке, что могла бы у меня быть.

Та Эмма была такой юной и невинной – ничего общего с нынешними тринадцати– или четырнадцатилетними девахами, что я частенько вижу в автобусе, которые горланят и сквернословят, наводя ужас на престарелых дам. Девочка-подросток Эмма так описывала свою жизнь, словно была настоящей Джейн Остин. Она заносила в тетрадь все разговоры и размолвки, происходившие дома и в школе. Время от времени она описывала свои чувства – как встретила, к примеру, в городе мальчика, который ей понравился. При этом она использовала слова типа «сказочный» или «необычайный». Тем лишь и были они, эти мальчики, – пищей для воображаемых любовных романов с красивым финалом, где все «жили долго и счастливо». Бедная Эмма! За пределами ее тетрадок и дневников мир был совсем не таким – даже если порой и напоминал немного ее грезы.