Дитрих Бонхёффер. Праведник мира против Третьего Рейха

Бонхёффер наслаждался рутиной монастырской жизни и много писал. В Финкенвальде он на монастырский лад каждый день назначал дежурного, читавшего братьям вслух за трапезой. Семинаристам этот обычай не понравился, и спустя какое-то время Бонхёффер отказался от него. Но в Эттале то была уже многовековая традиция. Бонхёффер этому весьма обрадовался, хотя и удивился, что таким же начетническим тоном, нараспев, словно на церковной службе, читаются и не богословские труды, в том числе исторические сочинения. «Порой, когда читают что-то забавное, трудно удержаться от улыбки»479, – признавался он родителям. Во время его пребывания в монастыре аббат, отец Ангелус Купфер, и некоторые священники прочли книгу «Общинная жизнь» и намеревались обсудить ее с автором.

Долгие беседы с настоятелем и другими монахами способствовали еще большему интересу Бонхёффера к католичеству и повлияли на его работу над «Этикой», особенно на разделы, посвященные естественному закону, поскольку этот вопрос не рассматривался в протестантском богословии – упущение, которое Бонхёффер намерен был исправить.

До Мюнхена можно было добраться на поезде примерно за полтора часа, и Бонхёффер неоднократно снаряжался в город. Иногда он останавливался у тети, но чаще – в католическом хостеле, гостинице «Europaïscher Hof».

Рождественские закупки Бонхёффер в тот год тоже делал в Мюнхене. Он всегда был очень щедр и внимателен в подарках. Многим друзьям и родственникам он разослал обрамленные оттиски «Рождества Христова» Стефана Лохнера. Теперь каждое Рождество у него появлялась дополнительная задача – собрать посылку для братьев из Финкенвальде, рассеянных по всей Германии, многих из них уже призвали на военную службу. Бонхёффер отправлял по почте книги, а в мюнхенском магазинчике приобрел сто открыток со «Святой ночью» Альбрехта Альтендорфера, которые вкладывал в каждую такую посылку. В письме Бетге он пояснял: «Картина показалась мне современной: Рождество среди руин»480.

Эти посылки и частые письма братьям продолжали миссию, начатую в Финкенвальде. В то Рождество он разослал девяносто таких посылок и писем. По-видимому, Бонхёффер вынужден был печатать один и тот же текст десятки раз, подкладывая копирку, чтобы быстрее управиться. Его рождественское послание оказалось еще одной чудесной «проповедью-медитацией», на этот раз на стихи 6–7 главы 9 Книги пророка Исайи («Ибо Младенец родился нам…»). Бонхёффер продолжал размышлять о том, насколько все изменилось. Жизнь никогда не вернется к прежнему состоянию, до войны. Однако, по его мнению, мечта вернуться обратно во времена до тревог и смертей была ложной. Война лишь обнажила ту более глубокую реальность, которая существовала всегда.

...

Подобно тому, как требуется время, чтобы проявить снимок, и движения, которые остались бы неуловимыми для человеческого взгляда, проступают наглядно и концентрированно, так и война драматично, неприкрыто обнажила то, что постепенно проступало как сущность «мира». Не с войны начались смерти, не война впервые причинила боль и страдание душам и телам людей, не война спустила с цепи ложь, несправедливость и насилие. Не война сделала жизнь столь ненадежной, человека – беспомощным, принудив его смотреть, как все его желания и планы уничтожаются «высшими силами». Но все это, существовавшее и до войны, и помимо войны, война превратила во всеохватывающую неизбежность, и теперь уже нельзя было сделать вид, будто этого не существует481.

Благодаря войне, пояснял он, люди смогли увидеть вещи как они есть. Тем более реальным и насущным становилось обетование Христа.

13 декабря Бонхёффер писал Бетге: «Двое суток подряд, без перерыва, шел снег, сугробы поднялись выше тех, которыми мы любовались в прошлом году, – даже для здешних мест это редкость»482. В связи с постоянными воздушными налетами на Берлин Донаньи и сестра Бонхёффера Кристина решили отдать детей – Барбару, Клауса и Кристофа – в школу в Эттале, и теперь Кристина часто наведывалась в эти места. Рождество они провели все вместе посреди альпийского снега и льда. Красота этого пейзажа не оставляла Дитриха равнодушным. Он писал Бетге: «Непревзойденное совершенство [гор] предъявляет порой слишком суровые требования к моей работе»483.