Дитрих Бонхёффер. Праведник мира против Третьего Рейха

5 апреля Бонхёффер приехал домой. Около полудня он позвонил супругам Донаньи и услышал в трубке незнакомый мужской голос. Он сразу же отключился. Все было ясно: гестапо перешло к решительным действиям. У Донаньи шел обыск. Бонхёффер прогулялся до соседнего дома и предупредил свою сестру Урсулу о том, что происходит и что вот-вот произойдет: следующей жертвой, очевидно, станет он. Урсула приготовила брату сытный обед, после чего Дитрих вернулся домой и привел в порядок бумаги, зная, что гестапо не упустит шанс хорошенько все перерыть. Он давно был готов к этой минуте и даже специально для гестаповцев оставил несколько заметок.

Разобрав бумаги, он снова перешел в дом Шляйхеров и ждал там. В четыре часа дня пришел отец и сказал, что явились двое, желают поговорить с ним. Они находились наверху в комнате Дитриха – судья и адвокат Манфред Рёдер и офицер гестапо Зондереггер. Бонхёффер явился, прихватил с собой Библию, его усадили в черный «Мерседес» и увезли. Домой он больше не вернется.

Помолвка с Марией

Три месяца между помолвкой и арестом длился мораторий: было решено, что поженятся они не раньше, чем через год, а начиная с января Мария предложила сделать также шестимесячный перерыв в переписке. Затянувшееся испытание, но Бонхёффер в ответном письме подтвердил, что с радостью соглашается на все условия. Марии это далось тяжелее: она продолжала писать Дитриху, но не отправляла письма, а заносила их в дневник. Вероятно, она надеялась, что Дитрих прочтет их позже, когда разлука закончится.

В феврале и марте, когда гестапо стягивало петлю вокруг Бонхёффера и Донаньи, Мария несколько раз обращалась к Дитриху в своем дневнике. Она выражала беспокойство, что он едва ли знает, какую невесту получит в ее лице, что ее молодость и легкомыслие сделают ее недостойной такого возлюбленного. В этом Дитрих всячески старался ее разуверить, и все же в дневниковом «письме» от 3 февраля она пишет ему из Пэтцига:

...

Если бы ты видел меня такой, ты бы, уверена, иногда вовсе терял ко мне интерес. Например, когда я ношусь по окрестностям как безумная и болтаю на диалекте с батраками. Порой я вздрагиваю и напоминаю себе, что такой я тебе не понравлюсь. И когда я включаю граммофон и скачу по комнате на одной ножке, натягивая чулок с огромной дырой, я плюхаюсь на кровать и в ужасе думаю: а что, если бы ты увидел меня такой? Я и похуже вещи делаю. Я выкурила сигару, потому что никогда прежде не пробовала и хотела знать, какова она на вкус. Порой мне становится не по себе, я отказываюсь от обеда или ужина, поднимаюсь среди ночи, надеваю длинное платье и танцую в гостиной или отправляюсь на прогулку с Харро [собака], а потом сплю все утро.

Я понимаю, сколь это предосудительно в твоих глазах, и постараюсь не вести себя так, когда ты приедешь, но иногда это происходит само собой, я должна каким-то образом выпустить пар. Уверена, Красный Крест сумеет хотя бы отчасти исправить мое поведение и избавить тебя от таких хлопот [55] 564.

Очевидно, Мария долгое время не подозревала о грозившей ее жениху опасности, пока чересчур словоохотливая бабушка не подала ей в письме от 16 февраля причину для беспокойства. Намека оказалось достаточно, чтобы всерьез встревожить молодую девушку. В очередном дневниковом «письме» она обращается к жениху:

...