Дитрих Бонхёффер. Праведник мира против Третьего Рейха

В один день с Бонхёффером были арестованы Донаньи и Йозеф Мюллер, их доставили в тюрьму вермахта на Лертер-штрассе, предназначенную для высших офицеров. Сестру Бонхёффера Кристину и жену Йозефа Мюллера поместили в женскую тюрьму в Шарлоттенбурге. Бонхёффера отделили от друзей и отправили в военную тюрьму Тегель.

Спустя несколько месяцев Бонхёффер вспоминал, как прошли первые дни в заключении.

...

Были исполнены формальности приема-передачи арестанта. На первую ночь мне отвели камеру предварительного заключения. Покрывавшие койку одеяла так воняли, что даже в холод невозможно было ими пользоваться. На следующее утро мне в камеру бросили кусок хлеба – пришлось подбирать его с пола. Кофе на четверть состоял из гущи. В камеру впервые донеслись крики надзирателей, бранивших доставленных для допроса узников – с тех пор я слышал их каждый день с утра до вечера. Когда меня вывели вместе с другими новичками, тюремщик приветствовал нас как «подонков» и т. д. Нам всем задавали вопрос о причинах ареста, когда же я ответил, что понятия об этом не имею, надзиратель с презрительной улыбкой возразил: «Скоро узнаете». Однако прошло полгода, прежде чем я увидел ордер на свой арест.

Пока меня водили по различным инстанциям, некоторые унтер-офицеры, узнав о моей профессии, просили разрешения переговорить со мной… Меня отвели в изолированную камеру на верхнем этаже и на двери повесили табличку, запрещавшую любые формы общения. Мне сказали, что вплоть до дальнейшего уведомления прекращается переписка, я лишен получасовой прогулки на свежем воздухе, на которую имел право согласно тюремной инструкции. Я не получал ни газет, ни курева. Через двое суток мне вернули Библию, предварительно пролистав ее и убедившись, что я не припрятал в толстом томе напильник, бритвенные лезвия и так далее. Затем на протяжении двенадцати дней дверь открывалась лишь затем, чтобы впустить еду и выпустить парашу, – все это без единого слова. Никто не сообщал мне причины ареста или его предположительную длительность. Из некоторых реплик я заключил – и потом это подтвердилось, – что меня разместили в отделении для наиболее «серьезных случаев»: осужденных в этом отделении держали в оковах570.

Первые двенадцать дней с арестантом обращались как с уголовным преступником. В соседних камерах находились люди, уже приговоренные к смерти, один из них рыдал всю ночь напролет, и Бонхёффер, естественно, не мог заснуть. На стене он прочел ироническую надпись, оставленную прежним обитателем: «Через сто лет и это пройдет». Но пройдя этот мрачнейший надир, обстоятельства в следующие недели и месяцы стали понемногу улучшаться. Полтора года в Тегеле оказались отнюдь не такими беспросветными, как эти первые дни571.