Дю Геклен

Закончим войну, ведь это тяжело и обременительно,
Пусть герцогство, которое является причиной этих раздоров.
Будет разделено на две части по взаимному согласию,
И каждый получит титул герцога до конца жизни;
И если у одного из герцогов не будет наследника,
Пусть все герцогство достанется наследнику другого.

Карл с радостью принял бы это решение, чтобы остановить войну, сказал Кювелье. Но жена, отведя его в сторону, горько упрекнула его:

Сир, чего вы делаете? Ради Бога,
У вас совсем нет сердца рыцаря,
Вы желаете показать себя трусом
Разделив законное наследство вашей жены!
Рыцарь может владеть землей до тех пор.
Пока будет защищать его острием меча,
Как говорит нам Катон Мудрый.

После этого выговора от жены, бедному Карлу прочитал нотацию один из его рыцарей: "Принц с таким именем как у вас не должно бояться; вы в своем праве, вы должны отказаться от этого предложения и сражаться". Чтобы спасти свою честь, Карл уступил этим доводам. Он сделал это не по своей воле, тем более что ему приснился зловещий сон: сокол-сапсан из-за моря напал орла и выклевал ему мозги. Вещий сон был традиционным элементом рыцарского романа и был вдохновлен сном Карла Великого из Chanson de Roland (Песни о Роланде). Однако советник Карла отмахнулся от этого предчувствия словами:

Ты — тот сокол, блюдущий свою честь,
Добрее птицы не найти.

Какова бы ни была достоверность этого эпизода, Карл де Блуа предстает здесь жалким персонажем находящимся по каблуком жены и свиты, которые напоминают ему о его обязанностях человека чести и рыцаря. Именно его жена, Жанна де Пентьевр, подтолкнула его к сражению, в котором он погиб. За отказ от половины герцогства она потеряла все и своего мужа.

Пока происходили тщетные попытки переговоров между Блуа и Монфором, Бретань снова ожила, примерно на два года, с 1360 по 1362. Поэтому все внимание Дю Геклена было сосредоточено на Нормандии, где его обязанности неожиданно возросли благодаря доверию, оказанному ему тремя членами королевской семьи. Одним из удивительных аспектов карьеры Бертрана является постоянный контраст между часто неясным характером его действий и очевидной популярностью, которой он, кажется, обладал. Именно этому человеку, занятому мелкими стычками с десятками англичан в сельской местности между Понторсоном и Плоэрмелем, самые важные лица королевства доверили обеспечение безопасности своих владений. Это несоответствие, подтвержденное официальными документами, вызывает удивление. Этот мелкий неграмотный бретонский сеньор с уродливым телосложением, который проводил время в своем лесном углу, устраивая засады на английских солдат, становится известен и почитаем даже королевской семьей. Этот факт свидетельствует о простоте социальных и политических отношений в то время, когда все регулировалось непосредственным человеческим контактом. Доступ к правителям был легким, протокол простым, свита немногочисленной, а средство передвижения одинаковым для всех — лошадь. Наше время умножает барьеры и препятствия между лидерами и народом, в конечном итоге полностью изолируя первых.

С другой стороны, все что происходило в средневековье по масштабам намного уступало событиям и обстановке нашего времени. Эти крошечные города, эти замки, которые были немногим больше наших скромных пяти- или шестиэтажных зданий, эти поля сражений размером с носовой платок, где две армии с их мизерной численностью находились на расстоянии двух-трех сотен метров друг от друга, эти корабли размером со скорлупу грецкого ореха, редко превышающие двадцать метров в длину, эти крошечные гавани — все было другого масштаба, карликово масштаба, который несравним с гигантизмом нашего века. Подумайте, например, что годовой объем экспорта шерсти Англии поместился бы на одном из наших грузовых судов, а население Лондона — в двух небоскребах.