Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

С к у р в и. Все больше полового нетерпения «сквозит» в моих движениях окошаченного псевдобуржуя. С эрогносеологической точки зрения, я почти святой — турецкий святой, добавлю приличия ради, поскольку я — смердящий трусостью старый трус. Я вынужден скулить — иначе лопну, как воздушный шарик. О Боже! — ах, за что? ах — эх — хотя не все равно, за что? — дорваться б хоть разок, а там и сдохнуть в одночасье. Мне что-то так хрувённо, как никогда! Ирина, Ирина — ты для меня уже просто символ жизни, более того: ты — само бытие в метафизическом смысле! — чего я никогда не понимал. Живем только раз — и всё коту под хвост! Вот что они, приговоренные мной, ощущали, когда веревка... О Боже! Скулю, как пес на привязи, когда он видит, но главное — чует запах пролетающей мимо так называемой — и справедливо — собачьей свадьбы вольных, счастливых псов! (В точности так и скулит.) Сучка впереди — а господа кобели за ней, за той единственной! За черной или абрикосовой сучарой — о Боже, Боже!

С а е т а н. Неужто напоследок так ничего и не произойдет в моей жизни? Неужто я так и умру в этой канцерогенной комедии, глядя, как прежние рогатые бонзы заживо разлагаются в блевотине пустословия? Все мы — рак на теле общества, в его переходной фазе от размельченного, раздробленного многообразия к подлинному социальному континууму, в котором язвы отдельных индивидуумов сольются в одну великую plaque muqueuse[101] абсолютного совершенства всеобщего организма. Язвы болят и горят — это, можно сказать, их профессия — пускай их болят и горят! Короста будет уже только сладостно свербеть, пока не отпадет. Ну и пусть.

П у ч и м о р д а. Иисусе Назаретский — а этот шпарит свой предсмертный спич безо всякого к нам сострадания!

 

Княгиня танцует.

 

С а е т а н. Вы что же думали — мы из другого теста сделаны? Редкая линия монадологов, точнее монадистов — от греческих гилозоистов, через Джордано Бруно, Лейбница, Ренувье, Уилдона Карра — эти последние не шибко мозговиты, а что делать, — далее через Виткациуса и Котарбинского с его новой версией витального реизма а ля Дидро, а не а ля барон фон Гольбах — этот проклятый демон материализма все желал свести к бильярдной теории мертвой материи, — так вот, линия эта ведет нас к абсолютной истине, а там не за горами и диалектический материализм — борьба чудовищ, результат которой — бытие, и так далее, и так далее...

 

Нечленораздельный лепет Саетана продолжается. Нарастают признаки общего безумного нетерпения. Скурви неистовствует на цепи. Отныне все, что говорится, звучит на фоне невнятного бормотанья Саетана, который болтает без умолку. Там, где из потока звуков выделяются отдельные фразы, это будет оговорено особо.

 

С к у р в и (скуля). Не могу я сшить этих трижды проблеванных в астрале сапожищ. Из-за этого гнусного эротического возбуждения все у меня из рук валится. Больше не могу, и знаю, что не могу, но отчаянно продолжаю трепыхаться: гибель от неутолимой жажды — слишком уж пошлое бахвальство злого рока, брагадотье какое-то — просто черт-те что! О — теперь я знаю, что такое сапоги, что такое женщина, жизнь, наука, искусство, социальные проблемы, — я все познал, но слишком поздно! Упивайтесь моими страданиями, вампиры!

 

Начинает выть — уже не скулить, а просто выть, дико и жалобно, а Саетан все продолжает невнятно бубнить, невообразимо жестикулируя.

 

I I  П о д м а с т е р ь е (одевая Княгиню). Абсолютная пустота — меня уже ничто не радует.

I  П о д м а с т е р ь е. И меня тоже. Что-то в нас надломилось, и уже непонятно — зачем жить.

К н я г и н я. Вы добились, чего хотели, — того, что мы, аристократы, чувствовали всегда. Вы теперь тоже — по ту сторону, радуйтесь.

С а е т а н (из непрерывного бормотанья всплывают отдельные слова и тут же тонут). ...так всегда на вершинах, братья, угрюмые братья мои по абсолютной пустоте...

 

В глубине вдруг вырастает красный пьедестал — это может быть прокурорская кафедра из II действия.

 

К н я г и н я. На пьедестал, на пьедестал меня скорее! Жить не могу без пьедестала! (Поет.)

Помогите мне, помогите добраться до пьедестала,
Держите меня, держите, пока рожей в грязь не упала!