Дюк де Ришелье

У него появилась новая забота: в Марсель примчалась королева Дезире — якобы навестить дядю. А он-то уже думал, что избавился от ее преследований! «Не ожидал я под старость лет вскружить голову юной особе, которой уже за сорок», — писал он Армандине, добавляя, что «нет ничего более нелепого и неприятного, тем более что об этом известно в Париже». Теперь ему приходилось скрывать свой маршрут, выбирать окольные пути, останавливаться на самых невзрачных постоялых дворах — и всё равно проклятая карета непременно появлялась там вслед за его почтовым экипажем. Просто кошмар какой-то! Из Тулона герцог бежал за границу, в Геную; там, наконец, королева отстала.

Успокоившись, Ришельё продолжил путешествие по Италии: Флоренция, Венеция, Милан… «Европа кажется мне такой маленькой, а способы сообщения столь быстрыми, что я не понимаю, почему бы не доставить себе удовольствие разъезжать по ней, особенно когда в разных местах живут люди, которыми дорожишь из былой привязанности, — писал он Вераку 4 июня. — Нужно иметь центральную точку, чтобы свить там гнездо (и для меня это будет Париж), а уж оттуда лететь — хоть на север, хоть на юг. Именно это я и намереваюсь сделать». Но в Цюрихе супруга Карла Юхана вновь «села ему на хвост». «Сегодня утром я нашел на постоялом дворе букет. Неужели приехала моя чокнутая королева? — делился Арман опасениями с Леоном де Рошешуаром 25 сентября из Спа, где намеревался принимать целебные воды. — Она преследует меня своей неразумной любовью. Я поскорее сбегу».

Весьма вероятно, что сердце самого герцога тогда было несвободно, однако как настоящий рыцарь он всячески скрывал свои чувства, чтобы не скомпрометировать доверившуюся ему женщину. Ее имя упоминается только в письмах ближайшим друзьям. 17 сентября Арман отослал Рошешуару из Спа «шкатулочку» для передачи маркизе де Гург, которую в единственной сохранившейся собственноручной записке, адресованной ей, называл «своей дорогой Генриеттой». Скорее всего, познакомились они еще в Вене, когда герцог был в эмиграции. Это была привлекательная и умная женщина (только сочетание двух этих качеств было способно пленить Ришельё); Моле даже приписывает ей определенное политическое влияние и утверждает, что именно она в 1817 году подтолкнула герцога в лагерь правых.

Тем временем в сентябре состоялись выборы в палату депутатов, ознаменовавшиеся яркой победой «независимых», которые получили 35 депутатских мандатов из 55, увеличив таким образом свою фракцию на 25 человек (правые потеряли 10 мест, сторонники правительства —15). Просто невероятно: в палату избрали бывшего члена Конвента Анри Грегуара[75], подавшего мысль о суде над Людовиком XVI после бегства того в Варенн!

Ришельё был потрясен. Каждое новое имя, опубликованное в «Универсальном вестнике», было для него как «удар кинжалом»; он горько жалел о том, что способствовал принятию закона о выборах 1817 года. «Есть о чем проливать кровавые слезы, и уж конечно, чересчур претенциозен был бы человек, который после подобной ошибки посмел бы еще заниматься государственными делами, — записал он в дневнике 21 сентября. — Я и только я виновен в этой ошибке, которая стала преступлением из-за ужасных последствий, поскольку многие люди голосовали за сей роковой закон только из доверия, и это доверие было ко мне». Нет-нет, никогда больше он не вернется в большую политику, это было бы величайшей глупостью с его стороны!

Вместе с тем он практически в то же время (14 сентября) писал кардиналу де Боссе: «Какие люди должны возглавить народы, чтобы вести их через эту бурю, и кого мы видим вокруг?.. Повсюду безнадежная посредственность вкупе с несравненной претенциозностью. <…> Еще более удивляет и шокирует самодовольство наших мелких великих людей, которые ни о чем не подозревают, уверенные в себе, изрекают истину в последней инстанции по самым сложным вопросам, в самых трудных делах. Нужно признать, что сей недостаток, разумеется, присущий нашему веку, в особенности свойствен нашей стране. <…> Я непременно хочу избавиться от него, поскольку я не могу и не хочу отречься от своей страны, а нужно принимать ее с ее хорошими и дурными качествами».

Как часто бывало, Дюк находил душевное отдохновение в мыслях об Одессе. «Сообщите мне подробности об Одессе, — писал он тогда же, в сентябре, своему постоянному корреспонденту Сикару. — Расскажите мне о лицее, о стране, о ее населении, о развитии культуры, поселений, о казаках, о Черном море, о положении крымских татар и ногайцев…» В октябре Стемпковский уехал в Россию, где вскоре был определен в 36-й егерский полк. А путь герцога лежал обратно в Париж через Франкфурт, Дюссельдорф, Амстердам, Брюссель и Лилль.