Дьюма-Ки

– Боже, – вырвалось у Уайрмана. Голос от фразы к фразе менялся; теперь в нем ничего не осталось от голоса Джека. И чьим он стал, учитывая тот факт, что в лучшие годы кукла произносила только слова, которые рождались в воображении маленькой девочки? Я подумал, что тогда это был голос няни Мельды, то есть теперь мы его же и слышали, пусть и с какими-то вариациями.

Как только я начал рисовать, зуд спустился вниз по моей ампутированной руке, очертил ее, превратил в реально существующую. Я нарисовал куклу сидящей у старинной хлебницы, с ногами, свешивающимися через край столика. Без паузы или колебания (что-то глубоко внутри, там, где рождались образы, говорило: колебаться – верный способ разрушить заклинание, когда оно только формируется, когда оно все еще хрупкое) продолжил и нарисовал у столика маленькую девочку. Она стояла, подняв голову. Маленькая четырехлетняя девочка в детском переднике. Я не мог бы сказать вам, что такое детский передник, пока не нарисовал его поверх платья маленькой Либбит, когда она стояла на кухне рядом со своей куклой, стояла…

Тс-с-с-с…

…приложив палец к губам.

После этого, прибавив скорости – карандаш просто летал, – я нарисовал няню Мельду, первый раз увидев ее вне фотографии, на которой она держала в руках красную корзинку для пикника. Няня Мельда наклонялась над девочкой, с лицом строгим и злым.

Нет, не злым…

vi

Испуганным.

Вот какой выглядит няня Мельда, испуганной чуть ли не до смерти. Она знает, что-то происходит, Либбит знает, что-то происходит, и близняшки тоже знают: Тесси и Ло-Ло испуганы, как и она. Даже этот дурак Шэннингтон знает, что-то происходит. Вот почему он старается бывать здесь как можно реже, предпочитая работу на материковой ферме приездам на Дьюму.

А Хозяин? Когда Хозяин здесь, он слишком зол из-за Ади, которая сбежала в Атланту, чтобы видеть происходящее у него перед глазами.

Поначалу няня Мельда думала, что происходящее у нее перед глазами – плод ее воображения, разыгравшегося от детских игр; конечно же, не могла она видеть цапель или пеликанов, летящих лапками вверх; или улыбающихся лошадей, когда Шэннингтон приехал на двуконной пролетке из Нокомиса, чтобы покатать девочек. И она предполагала, что знает, почему маленькие боялись Чарли. На Дьюме теперь появились какие-то загадки, но вот это к ним не относилось. Тут вина лежала на ней. Хотя она хотела, как лучше…

vii

– Чарли! – воскликнул я. – Его зовут Чарли!

Новин каркающим смехом подтвердила мою догадку.

Я достал из пакета с едой второй альбом (просто рванул на себя) и так резко отбросил обложку, что оторвал половину. Порылся в поясной сумке, нашел огрызок черного карандаша Либбит. Для этого рисунка мне требовался черный цвет, и длины огрызка хватило, чтобы я смог зажать его большим и указательным пальцами.

– Эдгар, – позвал Уайрман. – На мгновение мне показалось, что я увидел… создалось ощущение, что…

– Заткнись! – крикнула Новин. – Не оращай внимания на магическую руку! Ты хочешь увидеть совсем другое, готова спорить!

Я рисовал быстро, и жокей появлялся из белого, как фигура – из густого тумана. Линии ложились небрежные, торопливые, но главное я передал: проницательные глаза, широкие губы, растянутые в улыбке, которая могла быть и веселой, и злорадной. Я не успевал закрасить рубашку и бриджи, но достал красный карандаш (уже мой), провел полоску-пояс по животу, добавил эту ужасную кепку, затушевал ее. И как только появилась кепка, я сразу понял, что в действительности означала улыбка жокея: ночной кошмар.

– Покажи мне! – потребовала Новин. – Я хочу знать, правильно ли ты все ухатил!

Я показал рисунок кукле, которая теперь, выпрямившись, сидела на колене Джека, тогда как сам Джек, привалившись к стене у лестницы, смотрел в гостиную.

– Да. Тот самый пидор, что пугал девочек Мельды. Точно он.

– Что?.. – начал Уайрман, покачал головой. – Я в ауте.

– Мельда видела и лягушку, – продолжала Новин. – Которую дети называли большим мальчиком. Ту – с жубами. Именно тогда Мельда наконец-то приперла Либбит к стене. Потребовала объяснений.