Дюма

Вальтер Скотт так и делал — и Дюма откровенно подражал ему, стиль не отличить: «В это воскресенье здесь, на дороге из Сен-Дени в Париж, народу собралось такое множество, будто люди явились сюда по приказу. Дорога была буквально усеяна людьми, они стояли, тесно прижавшись друг к другу, словно колосья в поле, так что эта масса человеческих тел, настолько плотная, что малейший толчок, испытываемый какой-либо ее частью, мгновенно передавался всем остальным, начинала колыхаться, подобно тому как колышется зреющая нива при легком дуновении ветерка… Вскоре показался отряд сержантов, палками разгонявших толпу, а за ним следовали королева Иоанна и дочь ее, герцогиня Орлеанская, для которых сержанты расчищали путь среди этого людского моря. <…> Наряд этот представлял собой черный на алой подкладке бархатный плащ, по рукавам которого вилась вышитая розовой нитью большая ветка: на ее украшенных золотом стеблях горели изумрудные листья, а среди них сверкали рубиновые и сапфирные розы, по одиннадцать штук на каждом рукаве…»

Изабелла Баварская — жена Карла VI Безумного, который в XV веке развалил страну: после очередной битвы Столетней войны, в которой победили англичане, он объявил наследником короля Англии Генриха V, что означало присоединение Франции к Англии; подбила его на это Изабелла, сам король, как считают историки, был невменяем. Дюма изложил историю толково и ясно, хотя несколько мелодраматично, Изабеллу, «любящую любовью волчицы и в ненависти подобную львице», представил в соответствии с традицией XIX века шлюхой, хотя поздние историки считают, что это клевета, короля жалел: «Как человек, внезапно застигнутый землетрясением… он покорно опустил свою седую голову и, смирившись, ожидал гибели». Сильный трагический финал — ничто так не удавалось Дюма, как финалы, — похороны бедолаги Карла:

«Когда яма была засыпана, главный герольд дю Берри поднялся на холм и провозгласил:

— Да ниспошлет господь бог свое милосердие душе светлейшего принца Карла Шестого, короля Франции, нашего законного и суверенного государя!

Со всех сторон раздались рыдания. Тогда, сделав короткую паузу, дю Берри снова воскликнул:

— Да продлит господь бог дни Генриха Шестого, божьей милостью короля Франции и Англии, нашего суверенного государя!

Едва прозвучали эти слова, королевские стражники подняли вверх булавы с изображением лилий и дважды воскликнули: „Да здравствует король!“

Толпа безмолвствовала: никто не подхватил этого кощунственного возгласа — не встретив отклика, он растаял под мрачными сводами усыпальницы французских королей и в глубине своих могил заставил содрогнуться от ужаса покоившихся друг подле друга усопших государей трех монархий».

Последняя сцена «Бориса Годунова» в издании 1831 года кончалась словами Мосальского: «Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует Царь Димитрий Иванович! Народ безмолвствует». Пушкинистам, конечно, покажется кощунственным даже упоминать имя Дюма на одной странице с великим поэтом. И все же мыслили они в одном направлении и чувствовали сходно…

Книга вышла в издательстве «Дюмон», критика отнеслась снисходительно. Еще вышел сборник «Воспоминания Антони» (переиздавался много раз в разном составе), куда Дюма, кроме старых текстов, включил историю об обезьянах, живших у художника Декана, и проявил себя мастером рассказов о животных. Он принес Декану черепаху по имени Газель. Обезьяна ее увидела: «По выражению доверчивости, с каким Жак приблизился к Газели, легко было увидеть: он с первого взгляда решил, что приключившееся с ней несчастье привело ее в состояние полной беззащитности. И все же, оказавшись всего в полуфуте от monstrum horrendum[13], он приостановился, заглянул в повернутое к нему отверстие и стал с притворной беспечностью ходить вокруг черепахи, изучая ее примерно так же, как генерал осматривает город, когда собирается его осаждать. Закончив осмотр, он тихонько протянул руку и кончиком пальца дотронулся до края панциря, но тотчас проворно отскочил и, не сводя глаз с занимавшего его предмета, принялся плясать на ногах и руках, сопровождая эти телодвижения победной песней… Однако танец и песня внезапно оборвались: в голове Жака пронеслась новая идея. Он внимательно посмотрел на черепаху, которой его рука своим прикосновением сообщила колебательное движение, длившееся благодаря сферической форме ее панциря, затем бочком, словно краб, приблизился к ней, а оказавшись рядом, встал, перекинул через нее одну ногу, будто садился верхом на коня, и мгновение смотрел, как черепаха шевелится между его ногами. Наконец он, казалось, совершенно успокоенный глубоким изучением предмета, уселся на это подвижное сиденье и, толкнув его и не отрывая ног от пола, стал весело раскачиваться, почесывая бок и щурясь, что означало для тех, кто его знал, проявление непостижимой радости».